Зэди Смит - О красоте

Шесть лет назад Эссакалли собрались на покой, и эстафету подхватили их сын Йусуф и его германо- американская жена Катрин. В отличие от родителей, которые просто терпели студентов с их пивными кружками, фальшивыми паспортами и вопросом «А кетчупа не найдется?», более молодой и американистый Йусуф любил студенческие сборища и понимал студенческие нужды.

Это была его идея преобразовать сорокапятиметровый цокольный этаж ресторана в клубное пространство для различных мастер-классов, событий и вечеринок. Здесь музыка из «Доктора Живаго» накладывалась на видеоряд из «Звездных войн». Здесь тучная и рябая рыжеволосая дама посвящала гибких первокурсниц в тонкости танца живота, объясняя, как добиться от брюшной полости дробных и мелких движений по часовой стрелке. Здесь проходили стихийные выступления местных рэпперов. Здесь бросали якорь британские гитаристы, желавшие набраться куража перед своими американскими турне. Воссозданное в «Остановке» Марокко было универсально. Черные бостонские ребята влюблялись в его арабское лицо и африканскую душу - в грубые массивные трубки, остроту блюд и заразительные напевы. Белые ребята из колледжа тоже любили Марокко: его убогое обаяние, его киногеничный и аполитичный восточный колорит, его шикарные остроносые туфли. Хиппи и активисты с Кеннеди Сквер, едва ли отдавая себе в этом отчет, захаживали в «Остановку» чаще, чем до войны, - так они выражали солидарность с страдающими за рубежом собратьями. Гвоздем здешней культурной программы были проводившиеся два раза в месяц Вечера Ритмов. Эта форма искусства отличалась не меньшей универсальностью, чем приютившее ее заведение: каждый чувствовал себя в ней как дома. Не рэп и не поэзия, не заумно и не слишком дико, не для черных и не для белых. Что хочешь говори и кто хочешь набирайся смелости, влезай на маленькую квадратную сцену и декламируй. Для Клер Малколм это была возможность продемонстрировать каждой новой партии студентов, что земля поэзии пространна и она не боится ее исследовать.

Из-за этих учебных визитов, сделавших Клер завсегдатаем ресторана, Эссакалли прекрасно знали и любили ее. Заметив Клер, Йусуф пробрался сквозь толпу людей, ожидавших, когда им дадут столик, и помог ей придержать распашную дверь для ее входящих с холода студентов. Взявшись за раму у притолоки, он улыбнулся каждому, и каждый смог полюбоваться его нереальными изумрудными глазами, сидящими на темном, чисто арабском лице в обрамлении крупных шелковых кудрей, спутанных, как у ребенка. Когда все вошли, Йусуф осторожно наклонился к Клер и дал поцеловать себя в обе щеки. Во время этой куртуазной сцены он придерживал на макушке свою маленькую вышитую шапочку. Студенты были в восторге. Многие только что поступили в колледж, и для них поход в «Остановку», как и на Кеннеди Сквер вообще, был такой же экзотикой, как поездка в настоящее Марокко.

- Yousef, 9а fait bien trop longtemps! - воскликнула Клер, отступая, но не выпуская рук Йусуфа. Она по- девчоночьи склонила набок голову. - Moi, je deviens toute vieille, et toi, tu rajeunis.

Йусуф засмеялся, покачал головой и оценивающе взглянул на стоявшую перед ним крошечную фигуру, тонувшую в складках черной шали.

- Non, c'est pas vrai, c'est pas vrai… Vous etes mag- nifique, comme toujours.

- Tu me flattes comme un diable. Et comment la fa- mille? - спросила Клер, переводя взгляд в конец барной стойки на Катрин, ожидавшую, когда ее заметят, и махнувшую Клер своей худенькой ручкой. Этим вечером угловатая от природы жена Йусуфа была одета в чувственное коричневое платье с запахом, подчеркивающее ее большой живот, сосредоточенная, устремленная вверх округлость которого говорила о том, что будет мальчик. Катрин отрывала билетики и отдавала их подросткам, платившим по очереди три доллара и спускавшимся вниз.

- Bien[[53]], - просто ответил Йусуф и, поощряемый воодушевлением Клер по поводу этого ясного и честного отчета, пустился в более пространное и менее удовлетворявшее ее описание, весело болтая о долгожданной беременности жены, о собравшихся в дебри Вермонта, на покой в квадрате, родителях, об успехе и процветании ресторана. Не понимавшие по-французски студенты, робко улыбаясь, сбились в кучу за спиной Клер. Их предводительница, неизменно устававшая от прозаических рассказов ближних, несколько раз потрепала Йусуфа по руке.

- Друг мой, нам нужно сесть, - сказала она по- английски, глядя поверх его головы на два ряда кабинок, разделенных широким проходом, как в церкви. Йусуф тут же перешел к делу.

- Да, конечно. Сколько вас?

- Я же тебе их не представила, - спохватилась Клер и начала перебирать своих смущенных учеников, в каждом находя что-то исключительное, хотя и слабо связанное с реальностью. Слегка бренчавший на пианино был отрекомендован как маэстро. Однажды выступившая в кабаре колледжа превратилась в будущую Минелли. Вся компания зарделась дружным, щедрым румянцем. Даже Зора, представленная как «мозговой центр группы», почувствовала подлинное и безусловное обаяние Клер: рядом с ней казалось, что пребывание в этом месте и вовлеченность в это событие - самый ценный и волшебный подарок, который может преподнести тебе жизнь. В своих стихах Клер часто говорила о чуде совпадения, идеальном соответствии выбранного занятия способностям того, кто хочет в нем преуспеть, - причем и то и другое может быть сколь угодно мелко и незначительно. Именно в точке схождения этих вещей, уверяла Клер, рождается наша красота, человечность и личность. Если твое тело создано для плавания, плыви. Если ты чувствуешь покорность, кланяйся. Если ты испытываешь жажду, пей. Или - рецепт для взыскующих высоты - напиши стихи, ведь это ничто иное как смычка чувств и мыслей, которые ты стремишься передать. В обществе Клер ты не был грубо сколоченным, обиженным природой существом. Ты был гнездом разъема, проводником своих талантов, желаний и идей. Вот почему к ней в класс рвались сотни студентов Веллингтона. Лицо бедного Йусу- фа устало выражать изумление племени гигантов, пришедших отужинать в его заведении.

- И сколько же вас всего? - снова спросил он, когда Клер закончила.

- Десять или одиннадцать. Думаю, нам понадобятся три кабинки.

Рассаживание было делом политической важности. Разумеется, нужно было попасть в кабинку с Клер, а если не удастся, то с Зорой; когда же обе они случайно сели рядом, за оставшиеся сидения развернулась некрасивая борьба. Двое оказавшихся на заветных местах счастливчиков - Рон и Дейзи - радости почти не скрывали. В отличие от них соседняя кабинка подавленно притихла, а трое отщепенцев в дальнем углу комнаты явно скисли. Клер тоже была разочарована. Ее тянуло к другим студентам, не к тем, что сидели с ней сейчас за столом. Незрелые, ершистые шутки Рона и Дейзи ее не смешили. Она вообще была равнодушна к американскому юмору. При взгляде на местные, ставившие ее в тупик комедийные передачи: люди вошли, люди вышли, хохма, смех за кадром, ироничный идиотизм,- Клер как никогда чувствовала себя в Штатах иностранкой. Нынче вечером она предпочла бы сидеть за столом отщепенцев с Шантель, слушая рассказы этой угрюмой девушки о житье-бытье в трущобном пригороде Бостона. Клер завораживала хроника жизни, запредельно не похожей на ее собственную. Сама она была из международной, привилегированной и сдержанной в проявлении чувств семьи; она выросла среди американских интеллектуалов и европейских аристократов, утонченных, но холодных. Пять языков, сетовало одно ее стихотворений, ранних нескладушек начала 1970-х годов, и не сказать: люблю. Или, что еще важнее, ненавижу. А вот в семье Шантель обе фразы вспыхивали в доме с оперной закономерностью. Но сегодня Клер ничего об этом не узнает. Сегодня ей придется побыть кульком, который Рон, Дейзи и Зора набьют своими остротами. Клер откинулась на подушки и постаралась настроиться на лучшее.