Зэди Смит - О красоте

- Прошу, - пропела Кэрол, ставя перед ними две чашки неаппетитного чая с молоком. - А я вас покину. Мне пора.

Гарольд снова смахнул слезу.

- Не уходи, Кэрол! Это Говард, мой сын. Я тебе о нем рассказывал.

- Польщена, - сказала Кэрол, но вид у нее был не то чтобы обрадованный. Говард пожалел, что говорил так громко.

- Доктор Говард Белси.

- Доктор! - сухо воскликнула Кэрол. И, скрестив руки на груди, приготовилась восторгаться дальше.

- Нет-нет, он не врач, - пояснил Гарольд с сокрушенным видом. - Для врача у него терпения не хватило.

- Ничего, - сказала Кэрол, - не всем же спасать людей. И все равно хорошо. Приятно было познакомиться, Говард. Гарри, до будущей недели. Храни тебя Господь. Иными словами, будь умницей. Обещаешь?

- И рад нашалить, да случая не выходит!

Они рассмеялись (Гарри все утирал слезы) и бок о бок направились к входной двери, продолжая типично английский словесный пинг-понг, от которого Говарду всегда хотелось лезть на стену. Все его детство прошло под эту бессмысленную трескотню, суррогат настоящей беседы. «Холод такой, что яйца стынут! Вообще-то я не пью, но если вы настаиваете… Симпатичную я беру на себя, а тебе не позавидуешь». И так далее, тому подобное. От этой белиберды он и убежал в Оксфорд, а потом убегал каждый год после Оксфорда. Вполсилы прожитая жизнь. «Жизнь без исследования не есть жизнь для человека»* - такова была максима неоперившегося

* Слова Сократа, сказанные им после оглашения смертного приговора: «В таком случае кто-нибудь может сказать: "Но разве, Сократ, уйдя от нас, ты не был бы способен проживать спокойно и в молчании?" Вот в этом-то и всего труднее убедить некоторых из вас. В самом деле, если я скажу, что это значит не слушаться бога, а что, не слушаясь бога, нельзя оставаться спокойным, то вы не поверите мне и подумаете, что я шучу; с другой стороны, если я скажу, что ежедневно беседовать о доблестях и обо всем прочем, о чем я с вами беседую, пытая и себя, и других, есть к тому же и величайшее благо для человека, а жизнь без такого исследования не есть жизнь для человека, - если это я вам скажу, то вы поверите мне еще меньше» (пер. М. Соловьева).

Говарда. В семнадцать никто тебе не скажет, что учеба - это лишь полбеды.

- Итак, сколько вы хотите отложить про запас? - спросил человек в телевизоре. - Сорок фунтов стерлингов?

Говард прошлепал в крошечную золотисто-желтую кухню, выплеснул свой чай в раковину и налил растворимый кофе. Пошарил на полках в поисках печенья (где и когда он вообще ел печенье? Только здесь! Только с этим человеком!) и нашел парочку овсяных. Наполняя чашку, он услышал, что Гарольд вернулся и снова устраивается в кресле. Разворачиваясь на крохотном пятачке кухни, Говард локтем сбил с буфета какой-то предмет. Книгу. Он взял ее с собой в комнату.

- Это твое?

Его произношение вдруг скакнуло на несколько ступеней вниз по социальной лестнице.

- Не, ты только глянь на него! Вылитый сутенер, - прокомментировал Гарольд телевизионную картинку. Затем перевел взгляд на Говарда: - Не знаю. А что это?

- Книга. Невероятно.

- Книга? Из моих? - небрежно проронил Гарольд, словно в комнате имелась половина Бодлея[[77]], а не три разноформатных издания «от А до Я» да Коран, бесплатно присланный по почте. Под пыльной суперобложкой обнаружилась библиотечная книга в твердом ярко-синем переплете. Говард глянул на корешок.

- «Комната с видом». Форстер, - он грустно улыбнулся. - Не выношу Форстера. А тебе нравится?

Гарольд скривился.

- Не, это не мое. Наверное, Кэрол забыла. Она везде ходит с книжкой.

- Неплохая привычка.

- Как ты сказал, сынок?

- Говорю, неплохая привычка. Время от времени что-нибудь читать.

- Согласен, согласен… Хотя чтение было скорее по части твоей матушки, помнишь? Всегда с книжкой в руке. Раз даже вышла на улицу и читала под фонарем.

Эту историю Говард слышал бессчетное количество раз, равно как и следующий пассаж, который Гарольд не замедлил произнести:

- Надо думать, это у тебя от нее… Ох, черти драные, ты только глянь на этого курвеныша! Смотри, смотри! Вон он, в фиолетовом с розовым. Но это он придуривается, да?

- Кто «он»?

- Этот, как его там… Такой придурок! Не распознает антикварную вещицу"1, даже если ему в зад ее засунут. А вчера такое учудил! Был тот раунд, в котором надо угадать, за сколько уйдет вещь, пока ее не продали, - чаще всего это полная туфта, и, по совести, я б за такой товар и десяти шиллингов не дал, и вообще, в доме моей матушки попадались штуки в сто раз интереснее, стоило только полазить, поискать. Ни думаешь, ни гадаешь, и вдруг - раз, нате вам, пожалуйста! О чем я говорил? Ах да, и он обычно приглашает либо мужа с женой, либо мать с дочкой, а вчера у него были две женщины из таких… Огромные, что твои автобусы, волосы стриженые, одеты на- вроде парней (так у этих принято), рожи страшные, как смертный грех, и покупают все военное: медали, еще что- то - потому как сами из армейских, и за руки держатся… Я так смеялся! - И Гарольд весело хихикнул. - И этот, конечно, растерялся, не знал, что сказать. Сам-то ведь он тоже не шибко кошерный, верно? - Гарольд еще посмеялся, но быстро посерьезнел, видимо, заметив, что в комнате царит мрачный настрой. - Но в армии этого всегда было выше крыши… Чаще всего такие женщины туда и идут. Наверное, армия им подходит умственно, так сказать, - эта присказка была единственной вербальной виньеткой Гарольда. Значит, Говард, так сказать… - Он перенял эту фразу у сына, когда тот приехал на летние каникулы после первого курса Оксфорда.

- Кому им? - спросил Говард, опуская руку с овсяным печеньем.

- Что ты, сынок? Гляди, печеньку сломал. Надо было блюдце под крошки захватить.

- Я просто хочу знать, кому «им». Кто такие «они»?

- Ой, Говард, только не злись. Вечно ты злишься!

- Нет, - педантично настаивал Говард, - я просто пытаюсь понять, в чем смысл твоего рассказа. Ты хотел мне объяснить, что те женщины - лесбиянки?

Лицо Гарольда скривилось в гримасу оскорбленного эстетизма, как будто Говард продырявил ботинком «Мону Лизу». Отец любит картины вроде «Моны Лизы». Когда Говард только начал публиковать свои критические заметки (отец таких газет не покупал), один из постоянных клиентов показал Гарольду вырезку: его сын восторженно отзывался о Merda d'Artista Пьеро Манцони[[78]]. Гарольд набрал пригоршню двухпенсовиков, закрыл лавку и направился к телефону-автомату.

- Банка с дерьмом? Ты что, не мог написать о чем- нибудь красивом, типа «Моны Лизы»? Твоя мать тогда бы тобой гордилась. А ты о банке с дерьмом!

- Зачем ты так, Говард, - примирительно сказал Гарольд. - Просто у меня такая манера разговора. Мы так давно не видались, я рад, что ты пришел, очень рад, и пытаюсь найти общую тему, вот и все…