Леонид Сергеев - До встречи на небесах

Когда в компании русских литераторов заходит разговор о национальности и я говорю: «по словам Успенского и Шульжика, они русские», литераторы поднимают меня на смех:

— А их эстрадное хохмачество?! И вся их деятельность?! Достаточно посмотреть, как они пропихивают свои книги в издательствах!

Барков говорил прямо:

— Я был с Шульжиком в командировке в Германии. Так он там крутился только среди евреев, танцевал и пел еврейские песни. И здесь, сами знаете, он общается только с евреями, даже с Алексиным собирался писать пьесу. И всячески расхваливает Межирова, а тот картежник, будучи пьяным за рулем, сбил насмерть актера из театра Станиславского, но евреи помогли ему избежать суда и эмигрировать в Америку.

В детстве Шульжика, по словам его сестры, звали «еврейчик»; в юности он наслышался про «еврейскую морду», и сейчас, повторю, многие уверены — он еврей («практичный, настырный», «а как нахваливает своих, даже международного спекулянта Сороса», «а эмиграция в Германию?»). Шульжик ловко пользуется своей внешностью: с евреями он еврей, с русскими — русский, с поляками — поляк, с немцами — немец. (По словам Баркова, Шульжик говорил ему: «Саша, нам, русским, очень тяжело», а потом приходил к Алексину и говорил, что он еврей и его нигде не печатают). Шульжик, точно камбала, мгновенно вписывается в окружающую среду, ведь является профессиональным актером (в армии служил в ансамбле и был конферансье, позднее, закончив эстрадное училище, изображал вторую голову Тяни-Толкая во Владивостокском детском театре и считался лучшей Бабой Ягой на Дальнем Востоке).

Сейчас Шульжик уже не меняется — в любой компании открыто поддерживает евреев, и если раньше всяких Измайловых считал «полными бездарями», то теперь называет «профессионалами», а Кушака, которого когда-то громил за «жидовские штучки», теперь при встрече горячо обнимает; ну, и особенно превозносит Синельникова (о котором точно сказал литературно одаренный сын Шульжика — Игорь: «всего лишь из числа начитанных поэтов»). Такой зажигательный момент, такие устойчивые взгляды у нашего чужестранца.

Недавно мы собрались в его отличной квартире на Фрунзенской набережной, где вид из эркера на Москва-реку, мосты, Ленинские горы (уезжая в Германию, он сдает свои апартаменты и за «вид» берет дополнительную плату). Мы собрались, и наш хозяин, красочно расписывая, назвал своих гостей — супругов из Израиля. Затем кивнул в нашу строну:

— Наш классик Яков Аким… Самый известный из молодых юмористов Вишневский… Ну, а Сергеева представлять не обязательно (в том смысле, что я ничего из себя не стою и вообще в их еврейской компании случайно; такой юморок).

Зато в нашей узкой компании может и польстить мне с наигранной серьезностью:

— …Давайте выпьем за действительно настоящего писателя, — и поднимет рюмку за меня.

Вот так, то обухом по голове, то на пьедестал.

Я уже говорил, мы познакомились заочно, в середине шестидесятых годов, когда Шульжик еще жил в Хабаровске, а Постников предложил мне иллюстрировать книжки его детских стихов (до сих пор помню некоторые наизусть, а «Жил да был бегемот» считаю должен войти в детские энциклопедии). Позднее, перебравшись в Москву с женой и сыном, энергичный Шульжик сразу вошел в комиссию по драматургии (при Министерстве культуры) и в комиссии (при Союзе писателей) по распределению жилья, автомашин и талонов на продукты питания. Понятно, у этих кормушек сидели одни прохиндеи из числа «богоизбранных». Шульжик откровенно и грубо их припугнул, заявив, что знает про их махинации (в частности Рейжевского, которому место было в тюрьме, а не в руководстве писательского Союза) и, само собой, быстро получил и квартиру, и машину, и мешок талонов (уже тогда он везде со всеми держался раскованно, свободно, без всяких провинциальных комплексов). Но и обосновавшись в столице, мой друг не терял связь с Хабаровском, и я по-прежнему иллюстрировал его книжки (одну с пьесами).

Здесь необходимо отступление. Каждому ясно, в детской книге писатель и художник соавторы, и в этом деле главное — попадание, общность взглядов и вкусов, что и приводит к хорошему результату. Но так бывает не всегда. Случается, художники, олухи, лезут в текст, говорят, что «иллюстративно», что «не иллюстративно», где не мешало бы сократить, добавить… Некоторые писатели руководствуются заповедью Заболоцкого: «любите живопись поэты» — и любят так, что навязывают, остолопы, свое в оформлении, настаивают на переделках, а особенно остолопистые — и на замене художника. И это при том, что и те, и другие не новички в общем «котле». Идиоты! Полные идиоты и настырные невежды! Среди писателей этим отличаются Успенский, Кушак, Козлов. Иногда что-то вякает Мазнин. Но все рекорды бьет Яхнин — повторяю, этот гусь просто мучает бедных художников: въедливо рассматривает (чуть ли не на просвет) каждую загогулину, ежедневно расспрашивает про каждый штрих и мазок (считает, главное не товар, а его броская обертка).

Я вспоминаю послевоенные скромные издания (на желтой газетной бумаге) Пушкина, Гоголя, Лескова и гневно осуждаю вылазки своих, как бы взыскательных, на самом деле нахальных дружков. Они, старое дурачье, дожили до пенсии, но не усекли, что большинство художников мало смыслят в технике литературного письма, а писатели, как правило, ничего не петрят в тонкостях оформления. Но вот самоуверенные болваны! — и те и другие считают, что смыслят и петрят, и еще как! Я уж не говорю о том, что мастера должны доверять друг другу. Предложил тебе писатель иллюстрировать его рассказы — считай за честь, и бережно относись к тексту, а если ты писатель — подписывай рисунки не глядя, будь благодарен, что твой текст расцветил мастер, дал свое (может отличное от твоего) видение.

Вот сейчас вспомнил, как Коваль в ресторане ЦДЛ высказывал недовольство Рубену Варшамову за рисунки к «Шамайке», бурчал долго, нахраписто, ведь считает себя мастером живописи (вот и делал бы сам! Кстати, иногда пробовал — получалась фигня); Варшамов отбивался, как мог, а я встревал — вворачивал приблизительно то, что сказал выше. Мы чуть не разругались, хорошо, что на столе стояла бутылка — она в конце концов разрядила обстановку. Самое смешное — все это не преувеличения, это голая правда.

Теперь вернусь к Шульжику. В отличие от всей вышеперечисленной братии он поднялся над самим собой. Когда я сделал его первую книжку стихов, он сказал:

— Рисунки хорошие, но обложка так себе (обложка, действительно, была плохой, но в то время лучше я и не мог сделать).

В следующий приезд из Хабаровска Шульжик обнял меня:

— Знаешь, наши художники убедили меня, что обложка нормальная. Зря я наговорил тебе глупостей. Больше никогда не буду лезть в оформление. Я понял: писатель и художник смотрят на одни и те же вещи по-разному.