Александр Тиранин - Шёл разведчик по войне

— Клади как любишь, чай у меня есть, — наклонил кастрюлю, показал ему лежащие на дне пачки китайского чая, единственного доступного в тайге и столь дефицитного в ту пору в столицах.

Он заполнил свою кружку заваркой на добрую треть, залил кипятком и поставил на край настила печи, чтоб чай, а по моим понятиям уже чифир, получше заварился.

— Всё занимает меня, знаешь… Как же это погибшая мать ко мне в лес пришла? — И хотя на базе, если и остался народ в это время, в разгар рабочего дня, то далеко в гараже или в пекарне, а в балке кроме нас вовсе никого не было, он приглушил голос. — Ты только не смейся… Но думается мне, что это по настоящему было.

— Вполне возможно, — согласился я. — В литературе таких случаев описано не мало.

— То есть, не то я хотел спросить. Не почудилось мне… Была она в лесу, я это точно знаю. Я видел её, вот как тебя сейчас вижу. Мне другого не понять — как она смогла прийти умершая. Вот бы спросить кого…

— Наверно священника в церкви надо спросить.

— Это так, да… Вот если бы с попом, так же как с тобой сидели, тогда б спросил. А в церковь идти… Неловко по пустякам человека беспокоить, от серьёзных дел отрывать.

— Это его работа.

— Да и нельзя мне в церковь…

— Почему нельзя? Мусульманин что ли? И мусульмане ходят. На прежней моей работе, в Питере, мастером был азербайджанец Мамед. Мусульманин, а в собор часто ходил. Молиться, так что бы со всеми, я не видел, но свечи за больных о здравии и о мёртвых за упокой всегда ставил. И наверно, всё — таки молился. Как — то встретил его, а он говорит: «Пойду в церковь, свечку поставлю, завтра зачёт в институте сдавать, помощи попрошу». А как без молитвы помощи попросишь?

— Не мусульманин я. У меня хуже — я Бога обманул.

— Ну да? Разве это возможно?

— А я обманул.

— Как же?

— Вот так. Пообещал, если живым из разведки вернусь, то пойду в церковь и самую большую свечку, на какую только денег хватит Богу поставлю. И не пошёл. То некогда, то настроение не подходящее, то выпил, а выпивши не пойдёшь, то ещё что — нибудь помешает. Так откладывал, откладывал, и время ушло, ни разу в церковь не зашёл.

— Сходи, когда на магистраль вернешься, есть же там церкви.

— Есть, и не одна. Но я время упустил. Обещал, как из разведки вернусь.

— Наверно, время не очень важно. Ты поговори со священником, так, мол, и так. Что — то он посоветует, как тебе из этой ситуации выйти.

— К попу… Что он может сказать? Он такой же человек, как все. Поп за Бога не решает. — Помолчал немного и заключил. — А нет, ничего, я сам как — нибудь. Потом сам с Ним поговорю.

— С кем?

— С Богом. Говорят, на сороковой день после смерти, человека, точнее душу человеческую на суд ведут, за всё, что человек в жизни плохого и хорошего сделал, ей на этом суде ответ держать. Тогда уже определяется где дальше душе быть: в раю, в аду или ещё где. А перед тем, в третий и в девятый день к Богу приводят, вроде как для личного знакомства и для беседы. Вот тогда, в третий или в девятый день, смотря как по обстоятельствам сложится, и поговорю, объясню всё как есть. Поймёт, думаю, что не специально я Его тогда в лесу обманул, а так получилось. Где по мальчишеству, где по иной какой причине. А нет, ничего, должен понять, думаю.

Взял с печки кружку, сделал два частых мелких глотка.

— Сахар клади, халву бери. Оленина есть варёная.

— А нет, ничего не надо. Я сладкий чай не пью. И есть не хочу, днём я редко ем. А на вечер у меня свой суп сварен.

Поморщился. Поднял подол рубашки. Под ней, по середине живота, по голому телу, засаленный до черноты узкий брючный ремень с вытянутой полуовальной пряжкой. Поднял ремень повыше, под рёбра, подтянул ещё на одну дырку.

— Это от боли в желудке, — объяснил назначение ремня. Помолчал немного, возвратился в прошлое. — Бог меня тогда спас, а вымолила мать. Я так думаю. А нет, не думаю даже, я уверен, я знаю, что так было. — Глотнул своего чифиру. — Значит, зачем — то мне надо было так прожить. И за своё. А может и за каких — то своих родичей, что раньше жили, тоже досталось. Я в нашем роду последний мужик остался. У деда Матвея с бабой Аксиньей, кроме моей матери никого не было. У деда Якова с бабой Лизой детей, кроме отца, было ещё две дочки, да одна из них маленькой умерла, а у другой девочки рождались. Наверно поэтому на меня так много свалилось, надо ж кому — то за род отчитываться. Да и за себя тоже: в разведке да и вообще на войне, хочешь не хочешь, а зла людям много приходится делать.

Сделал ещё маленький глоточек.

— Я потом, уже в мирное время, после армии, в Киеромяки ездил. Вроде как Юлерми навестить, но на самом деле Айно посмотреть, покоя он мне не давал. А нет, ничего, вылечили, выправился. Работает, женатый, двое детей на ту пору было, мальчик и девочка. Девочка старшая. Крепенькие ребятишки, здоровые и лицом симпатичные. Пытки, правда, гестаповские сказались, припадки у него бывают. В обморок падает. За то ему военную инвалидность оформили. Статья в районной газете о нём была: помог партизанам фашистские склады взорвать. Если по честному, то и не соврали. Втёмную, но действительно помог…

— А сам он, что об этом думает?

— Он же не знал про меня, что я в разведку ходил. И никто… Даже сейчас там не знают.

— Но про то, что он не разведчик и ни партизанам, ни армии не помогал, он — то наверно знает.

— Ему в гестапо память повредили, многое забыл, многое путает, что до лечения было. Что после лечения — помнит хорошо. А что до того — путает. А нет, ничего, всё правильно. Помог. Да, война дело такое… жутковатое… На войне больше невинные страдают, чем виноватые.

Отхлебнул ещё своего чаю — чифиру.

— Занимало, меня, знаешь — почему войны бывают. Ведь войны были во все времена и, наверно, у всех народов. Даже на Небе война была, это когда Архангел Михаил сатану победил и с Неба выгнал. В чём тут загвоздка? С одной стороны горе не мереное — кровь, убийство, насилие, разврат, разорение. А с другой — всё, что Бог допускает на Земле, это для блага человека. Где же тут благо, думаю. Расспрашивал, как я видел, не глупых, не пустых, понимающих жизнь людей. При Сталине по лагерям много толкового народа сидело, было с кем поговорить, кого расспросить. И что получается… что я понял… и по их разъяснениям, и по тому, что сам видел… И в других видел, и в себе… Я же мальчишкой, до войны, ух каким атеистом был! Только что не воинствующий безбожник, были и такие организации в школах.

Первое, это наказание, кара Божия за грех народа, когда все грешат, весь народ. Или одни грешат, а другие не протестуют, сочувствуют или завидуют тем, кто грешит.

Второе, возрождается национальный дух, сплачивается народ, все мелкие и даже не мелкие, но и серьёзные распри и раздоры отходят на задний план, а главным становится выживание нации.