Айрис Мердок - Генри и Катон

— Хотел помочь тебе, Джо, отчаянно хотел. Я думал, она, может быть… повлияет на тебя… или подскажет, кто на это способен. Но это было ни к чему.

— Да она просто пьяница, шлюха.

— Не говори так о своей матери, Джо. Неужели тебе ее не жалко? Она нуждается в любви. Неужели ты не можешь найти в своем сердце хоть каплю любви для нее? Это было бы таким счастьем для вас обоих.

— Она только вопит и ругается, когда я рядом. Давайте не будем о ней, пожалуйста. С ней покончено навсегда. Она для меня все равно что мертвая, сука.

Катон вздохнул. Он решил, что действительно мало смысла пытаться продолжать в том же духе или сообщать о ситуации с Домиником, Бенедиктом, Пат, Фрэн и Дамианом.

— Я пытался, — сказал Катон, — Пытался найти другие пути. Других путей нет.

— О чем вы, отец?

— Извини, просто размышляю вслух. Ты не думаешь когда-нибудь жениться, Джо? Для тебя это могло бы быть очень полезно.

— Жениться? Нет! Девчонки, которых я знаю, сплошное дерьмо. Если у меня будет жена, я убью ее. Парни лучше девчонок, правда. Девчонки только для секса. И даже для этого парни лучше.

Катон задумался. Он как будто попал в лабиринт, из которого должен очень осторожно и тщательно искать выход. Вот разве что все разворачивалось настолько быстро, что было больше похоже, что он в самолете, а не в лабиринте. Буквально физическое ощущение стремительного полета, словно потолок над головой уходит в сторону. Усилием воли он сосредоточил взгляд на пламени свечей. Он знал, что должен прекратить разговор, но так же знал, что не сделает этого. Он думал: разберись в мыслях, приведи их в какой-то порядок, говори правду. Все будет хорошо, если только добраться до сути всего этого.

Он сказал:

— Джо, мне нужно сказать кое-что важное о себе.

— Знаю, отец.

Катон не понял, что он имел в виду, и продолжал:

— Я решил сложить с себя сан священника.

Это явно было не то, чего ожидал услышать Джо.

— О нет! Вы это несерьезно, отец. Вы не можете не быть священником. Если перестанете им быть, станете никем.

— Значит, придется стать никем, — ответил Катон. Никогда прежде ему не виделось это так ясно.

— Нет-нет, отец. Вы не решитесь. Никогда не уйдете из священников, я знаю, не сможете. Вы же беспокоитесь обо мне.

— О тебе?

Тут была какая-то логика, но в чем она? Логика была сооружением, нависшим над ним, опрокидывающимся на него, готовым разрубить на куски своими острыми краями.

— Джо, скажи мне правду. Ты действительно преступник?

— Я имел в виду не такое беспокойство, отец.

— А какое же еще может быть беспокойство? — сказал Катон. Он изо всех сил старался сохранять ясность ума, но все, что говорил Джо, звучало не так, словно он отвечал на какой-то совершенно другой вопрос, — Джо, ты преступник? Ты водишься с по-настоящему плохими людьми?

— Нет, конечно нет, отец. Нет по-настоящему плохих людей. Это общество плохое. А что до преступника, то практически все люди преступники. Вы — нет, вот почему я люблю вас. Вот почему вы останетесь священником. Должен же быть кто-то, кто не вовлечен в это.

— Но ты преступаешь закон?

— Да, слегка, но это делает почти каждый. Каждый ловчит, каждый крадет. Люди все время нарушали бы закон, если бы могли, воровали бы, только часто они этого не умеют или боятся. Я просто стибрил пару-тройку вещей, но у бедняков никогда не краду, лишь в крупных центрах, в больших магазинах, для них это незаметно, за потери от краж они отыгрываются на ценах. Это даже не воровство, многие этим занимаются, причем и порядочные тоже, вы просто не знаете. Живете в своем странном мире, отец. Не представляете, как живут простые люди. Но вы мне нравитесь таким, как есть, я рад, что вы существуете, для нас, для других, в своем непонятном мире.

— То, что ты называешь странным миром, и есть настоящий мир, — сказал Катон. — Это мир Бога, во всяком случае, мир правды, насчет Бога я больше не уверен. Джо, ты молод. И ты очень красив.

Катон собирался сказать вовсе не то, но последняя фраза, сорвавшись с языка, преградила путь словам о чем-то важном.

От беспокойно колышущихся язычков свечей в комнате качались тусклый свет и громадные тени. В ритмичной полутьме казалось, что лицо Красавчика Джо не столько освещается свечами, сколько само излучает свет. Иногда из темноты выступали его тонкие ноги в джинсах, вытершихся на коленях, и большие длинные руки, которые болтались, когда он наклонялся вперед или выразительно поднимал их, чтобы пригладить волосы или подкрепить свои слова жестом, похожим на благословение. Несмотря на холод в комнате, он скинул пиджак и аккуратно закатал рукава рубашки. Его блестящие волнистые волосы были недавно подстрижены.

— Да, — сказал Катон и вытянул руку.

Джо доверительно и спокойно взял ее в ладони, и Катон почувствовал порыв благодарности. Джо придвинул стул чуть ближе. Как он тактичен, подумалось Катону, как чертовски умен.

— Я очень привязался к вам, отец, — сказал Джо, — Сначала я не думал, что так будет. Это было просто озорство, вроде шутки. Мы все считали, что это все лишь забава. Мы постоянно вас разыгрывали, вас и ваших двоих коллег, даже чаще, чем вы догадывались.

— Я подозревал, — сказал Катон.

Он не отнимал руку, безвольно лежащую в ладонях Джо, только чуть двинул, когда пальцы парня сжали его ладонь.

— Но сейчас все иначе. И вы чувствуете то же самое. Вас не должно это беспокоить.

— Джо, я люблю тебя, — сказал Катон.

— Знаю, отец, и очень благодарен вам, это много значит для меня.

— Но, Джо, что нам делать?

— О чем вы, отец?

— Я должен помочь тебе, должен спасти тебя, ты все, что у меня теперь осталось, единственное доброе дело, которое я еще могу сделать в этом мире. Я обязан не дать тебе убить себя, я просто знаю, что если будешь и дальше жить, как сейчас живешь, то превратишься в ужасного человека.

— Вы большой фантазер, отец.

Джо сжал ладонь Катона, потом отпустил и потянулся за вином. Налил Катону. Катон положил руку на колено Джо, почувствовав выступающие кости, тепло плоти.

— Дорогой мой мальчик, не становись мерзким, жестоким эгоистом. Это не должно случиться. Скажи мне лишь, что я могу сделать, чтобы помочь тебе. Позволь мне быть рядом, жить одной жизнью с тобой. Мы могли бы покинуть Лондон, уехать куда-нибудь и работать, помогать людям, может быть. Тебе бы понравилось, в тебе есть это…

— Сомневаюсь, отец. Совсем вас разум оставил. На что мы станем жить? Ваш богатый друг обеспечит нас, тот, который хочет избавиться от всех своих денег?

— Мы могли бы работать. Я — преподавать. Я содержал бы тебя, пока не получишь какую-нибудь профессию. Ты умен, есть масса разных профессий, которые ты в силах освоить…

— Ваш богатый друг поможет нам?