Айрис Мердок - Генри и Катон

— Знаю, дорогая, я только…

— Так, значит, ты смирился?

— Да. Гобелен исчез. И остальное исчезнет. Я уже распрощался с прошлым.

— Ну, я-то не смирилась, — сказала Герда, — А теперь иди, пожалуйста. Я хочу подумать.

Люций поспешил к себе наверх, плеснул в стакан немного виски, поставил пластинку со вторым Бранденбургским концертом Баха и торопливо начал восстанавливать сожженные стихи. Он помнил все их наизусть.

Герда сидела задумавшись. Это он заставил их постареть. Что же ей теперь, конец как занятой, деятельной женщине в здравом уме и рассудке? Остается лишь дожидаться, пока не станет никому не нужной, ноющей, злобной старой ведьмой? Переведя взгляд на стену, она стала вспоминать бесконечные шутки Сэнди по поводу сцены, изображенной на гобелене.

— Хватит об этом, Стефи.

— И еще, нехорошо так поступать с собственной матерью.

— У нас с ней особые отношения.

— Пожалуйста, говори нормально. Из всего ты выводишь теорию. Не понять, когда ты говоришь серьезно.

— Хорошее правило, которым следует руководствоваться почти всегда.

— На деле дом не такой уж большой, и твоя мама ведет хозяйство на скудные средства, она рассказывала мне…

— Вы отлично спелись!

— Разве ты не рад?

— Да… разумеется, рад…

— Я думаю, она горемычная пожилая женщина.

— А я думаю, что не очень-то моя мать горемычная.

— Ты плохо о ней отзываешься, а между прочим, хочешь ею восхищаться, я все вижу.

— Ты не видишь всего и никогда не увидишь. Не пытайся и понять, Стефи. Люди, которые понимают, гибнут.

— Иногда ты пугаешь меня. Ты был так груб с ней, просто не верится, и это ужасно, что ты продаешь дом, это кошмар.

— Некоторым мужчинам нравится тратить жизнь на игры с собственностью. Мне нет. Я не желаю гробить мое и твое время на пустую возню с деревьями, стенами и дренажными трубами. Мать как-то умудряется с этим…

— Думаешь, я не смогла бы?

— Да зачем это тебе? Я хочу, чтобы мы были свободны.

— А я не хочу быть свободной. Я была бы счастлива возиться с деревьями, стенами и дренажными трубами. У меня в жизни не было ничего своего.

— Повезло тебе.

— Ты не представляешь, каково…

— От сотворения мира, может, с Эдема женщины склоняли мужчин к обладанию материальными благами. В характере женщин — иметь. Не говорю, что это их недостаток, такова их природа, женщинам важно иметь, мужчинам — быть. Благодарение Богу, что ты не собираешься втягивать меня в…

— Лучше бы я никогда не видела Холла.

— Я привозил тебя не для того, чтобы демонстрировать имение, а познакомить с матерью. Только раз…

— Зачем вообще ты хотел познакомить меня с ней?

— Чтобы она приняла тебя, приветила, одобрила, была обходительна с тобой. Я хотел показать тебе, что такое возможно.

— Ты имеешь в виду, потому что это помогло бы мне не чувствовать себя?..

— Да.

Желтый «вольво» свернул налево, к деревне.

— Ты все решаешь без меня, — сказала Стефани, — Не относишься ко мне как к равной.

— Очень мало мужчин относятся к женщинам как к равным, и если я отношусь к тебе так же, то это никак не связано с твоим прошлым. Я просто люблю тебя, и ты — моя собственность. А не те чертовы деревья.

Рука Стефани скользнула по сиденью «вольво» за спину Генри. На Стефани было то же черное платье с брошкой в виде терьера, только ворот сейчас был расстегнут. Внешне она, так казалось Генри, изменилась с первой их встречи. В круглых глазах появлялись задумчивость, тень тайны и мысли, отчего лицо становилось энергичным, почти красивым. Она облизнула губы, проверяя помаду, сказала:

— Забавный ты. Интересно, говоришь ли ты когда-нибудь то, что думаешь? Я даже толком не попрощалась с твоей мамой.

— Она была в дурном настроении. Не из-за тебя.

— Ты купишь мне колечко с бриллиантом?

— Полагаю, что да.

— Я поверю всему, что ты ни скажешь, если купишь мне колечко с бриллиантом.

— Ты веришь в волшебство. Естественно, веришь.

— Генри, пожалуйста, давай будем жить в Холле. Можешь продавать все остальное, но оставь Холл. Ты не можешь продать его, надо быть сумасшедшим, чтобы это сделать.

— Стефи, я должен избавиться от него, иначе он меня уничтожит. А если просто оставить его матери, в конце концов он меня одолеет. Да господи, меня или Холл ты хочешь? Я всей душой ненавижу это место. Не могу выразить, как я рад, что возвращаюсь с тобой в Лондон.

— Я была такой бесправной и несчастной, ничего не имела…

— Я стану трудиться не покладая рук ради тебя. Это придаст жизни смысл. Я хочу жить просто и быть нужным.

— Все дело в Сэнди.

— Сэнди тут ни при чем!

— Нет, при чем.

— Небось ты с моей матерью вволю наговорились о Сэнди, да?

— Ты ревнуешь?

— Хочешь, чтобы я разбил машину?

Генри резко свернул на обочину и заглушил мотор. Они уже почти доехали до деревни. Против них тянулась освещенная солнцем стена парка, крупные прямоугольные золотистые камни, в которых там и тут поблескивали спирали окаменевших раковин.

В этот миг Генри увидел высокую фигурку Колетты Форбс, шагавшую к ним по дороге. Он было потянулся включить мотор, потом откинулся обратно на спинку сиденья. Она уже должна была получить его письмо. Ему ужасно не хотелось говорить с ней.

Стефани, сидевшая спиной к дороге, спросила:

— Что случилось?

Генри напряженно смотрел перед собой. Лобовое стекло потемнело. Колетта обошла машину и остановилась с его стороны. Генри опустил боковое стекло. На Колетте была зеленая твидовая куртка с поясом, в тон ей бриджи и белая блузка. Длинные каштановые волосы стянуты в хвост и перекинуты на грудь.

— Привет, Генри!

— Привет, Колетта! Стефани, это Колетта Форбс, которая живет поблизости. Колетта, познакомься с моей fiancee, Стефани Уайтхаус.

— Здравствуйте! — поздоровалась Стефани.

— Слушай, — сказала Колетта, обращаясь к Генри, — я получила твое письмо, где ты пишешь о ней.

— Ну, ют и она, собственной персоной, — сказал Генри! — Благодарю тебя за письмо, я его оценил.

— Оценил? Забавное словечко.

— Так и письмо забавное.

— Рада, что позабавила тебя. А вот твой ответ был очень глупым и грубым.

— Неужели?..

— Оскорбительным, неблагородным и неискренним. Ты прикинулся, что видишь во мне ребенка, потому что боишься настоящей любви. Постарался превратить в шутку то, что очень серьезно и глубоко. Ты умышленно отнесся ко мне без уважения. Ты сам не веришь в то, что написал, ты лгал.

— Вообще-то, Колетта, это ты глупая и грубая! Я написал исключительно дружеское, совершенно ясное письмо. В конце концов, не так легко было ответить тебе! Надеюсь, ты хотя бы поняла суть.

— Ты был жестоким и неискренним. Какая сердитая кислая девица!