Валерий Шашин - Хотелось бы сегодня

А ещё через день стало известно, что со стеллажом они не поторопились правильно, — кирпичи к открытию выставки не прибудут и, следовательно, стеллаж не понадобится.

«А выставка без кирпичей зачем?»

Этот вопрос остался Степаном незаданным; павильон был оформлен, деньги, которых его семье хватило бы на год безбедной жизни, были уже сполна уплачены, поэтому ничего иного не оставалось, как проводить намеченный маркетинг при одном кирпиче, одном каталоге и двух буклетах, которыми их экспозиция пока и исчерпывалась. Двадцатичетырёхлетняя пассия Потрохова, связью с которой он похвалялся перед Светкой и которая должна была вроде бы представлять на выставке совместное голландско-российское предприятие, участвовать в акции подобного рода отказалась, — «я ж не дура с одним кирпичом тут торчать!».

Таким образом, «торчащим тут дураком» сделался Степан Васильчиков.

Что и говорить, чувствовал он себя при одном кирпиче не очень уютно. На него и внимание-то обращали только из-за бросающейся в глаза пустоты их так называемого представительского павильона да ещё из-за вывешенного дурацкого транспаранта «Элитный голландский кирпич».

«А где кирпич?» — интересовались некоторые только потому, что никакого кирпича вблизи видно не было.

«В Голландии! — подмывало ответить Степана, но он добросовестно поднимался, брал каталог и предлагал обозреть продукцию голландской кирпичной фабрики по картинкам.

Впрочем, и обращающие внимание люди оказывались большей частью просто-напросто убивающими время ротозеями, которым не только кирпич, но и вообще ничего дельного было не нужно.

Но перед одним, вроде бы и реально потенциальным покупателем, Степан опозорился. Не смог ответить на его вполне профессиональные вопросы, ибо знаний, почёрпнутых им из голландского каталога, перевести который Потрохов так и не удосужился, Васильчикову явно не хватило.

„Ведь я же ничего не знаю о кирпиче!“ — взывал Степан к Потрохову.

„А чего о нём знать-то? — отвечал тот. — Ну, керамический, облицовочный. Морозоустойчивый ещё. — И советовал: — Ты каталог-то показывай, не стесняйся! Только в руки не давай, а то уведут!“

К счастью, или к несчастью их точкой почти не интересовались; видя пустоту, люди проходили мимо, разумно полагая, что образцы товаров сюда ещё не завезены и, стало быть, смотреть не на что.

Потрохов заскакивал на павильон ежедневно, до обеда и к вечеру, живо интересовался:

„Ну как? Идёт дело?“

„Вовсю!“ — отвечал Степан.

„Ничего“, — успокаивал Потрохов. — Пойдёт!»

«Да я и не сомневаюсь! — заверял начальника Степан. — Сегодня уже двое интересовались».

«Чем?»

«Что мы продаём. Уж, говорят, не воздух ли?»

«А ты бы этим говорунам по башке», — мрачно советовал Потрохов.

«Кирпичом? — вопрошал Васильчиков. — Жалко! Экспонат же единственный!»

Но сегодня они повздорили не из-за кирпича. Из-за политики. А точнее, из-за этой грёбанной жизни. Потрохов приехал с какой-то презентации, саммита или брифинга, где ему, наверняка попавшему туда случайно, удалось «накоротко общнуться с одним офигительно влиятельным человеком», «прорабом перестройки», которого Васильчиков от всей души ненавидел. Потрохов же стал его всячески превозносить, нахваливать, говоря, дескать, что такого талантливого менеджера Россия ещё не знала, и тут Васильчиков, конечно же, не утерпел и сказал всё, что он об этом и ему подобных талантливых менеджерах думает. Думал же он о них плохо и, если и считал их талантливыми, то лишь в качестве проходимцев и жуликов, задача у которых одна — нахапать в свои карманы побольше и развалить Россию поскорее!

Потрохов заносчиво возразил, что о задачах этого человека Степану судить не стоит, поскольку из своего затхлого болота он много чего не видит и не понимает, да и, вообще, если он, Степан, свой счастливый шанс по жизни бездарно упустил, то не нужно в этом обвинять других, а нужно работать и, — на следующем слове Потрохов выразительно постучал двумя пальцами по своей голове, — генерировать коммерческие идеи. Тогда всё будет о`кей и в шоколаде.

— Какие идеи? — спросил Степан, у которого всё внутри зашлось гневным холодом. — Как кирпичом спекулировать? Ты посмотри вокруг, — закричал он злым, отчаянным и шипящим от накала голосом. — Ведь почти все тут, — он повёл рукой по торгово-выставочному комплексу, — голландский кирпич продают! Ведь своего, отечественного, почти ничего и нету!

— Вот и хорошо, что нету! — отрезал Потрохов. — По крайней мере, дерьма меньше! — И, не давая Степану возразить, скомандовал. — Хватит базарить — торгуй лучше!

И ушёл.

Спрашивается: мог ли Степан после этого ему звонить: «голова, мол, что-то разболелась?»

К Степану, с явным желанием обратиться, плавно приближалась женщина, похожая, — он это почему-то сразу отметил, — на оперную певицу, полную, круглолицую и как-то по-театральному пестро и мято одетую. Поэтому он даже и не удивился, когда она гортанно мягко спросила:

— Вы не возражаете, если я вам спою?

Степан всё-таки немного обеспокоился, потому что, несмотря на удивительно верную свою догадку о профессиональной принадлежности этой женщины, всё-таки странной была эта её нежданная просьба. Он ещё не успел найтись с ответом, а женщина уже начала исполнение:

«Степь да степь кругом, путь далёк лежит»…

Голос был грудной, переливчатый, взаправду оперный, и легко набирал силу.

«Вот как сейчас Потрохов выйдет!», — испугался Степан и решился перебить:

— Вы, простите, чего хотели бы? Денег?

— Если вам нетрудно, — тотчас же оборвала пение певица.

— Много у меня нет, — Степан вытащил кошелёк, из него — десятку. — Устроит?

— Премного вам благодарна, — певица с достоинством поклонилась и удалилась также плавно, как и подошла.

Степан рукой вытер взмокревший лоб.

«Это до чего же народ довели? Оперные певицы по дворам арии распевают. А в переходах? А проституток развелось сколько? Да не развелось, а развели! Сволочи! Менеджеры поганые!»

«Значит, на панель скоро с дочкой пойдём», — вспомнил он вдруг Светкину шутку, когда сообщил ей о возможном закрытии их с Василием авторемонтной артели.

Светка опять сидела без работы, вернее, в безрезультатных поисках её. Куда ни попадя устраиваться не хотелось, а ничего подходящего не находилось. Какая-то подруга, которую Степан никогда и в глаза не видывал, звала её в штукатуры-плиточницы, — «с ума сойти, если вдуматься!» — и Светка, — она бывала порой жутко настырной, — согласилась попробовать, как Степан её от того не отговаривал. Конечно же, из этой пробы ничего не получилось и получиться не могло, и, слава Богу, иначе Степан себе бы этого никогда не простил, — «его жена и плитку кладёт в чужих ванных, — куда же ещё больше-то?».