Дэниел Мейсон - Настройщик

— Нет... Нет, вам не за что извиняться. — Он кивнул собственным мыслям. — Не думайте, я очень хочу поговорить с вами, но просто я немного застенчив. Такой уж у меня характер. Дома, в Лондоне, я веду себя так же.

— Это неважно. Я люблю поговорить. Здесь я порой чувствую себя одинокой. Я немного говорю по-шански, а некоторые деревенские немного говорят по-бирмански, но мы такие разные, большинство из них никогда не покидали своего селения.

— Но у вас есть доктор... — он тут же пожалел, что сказал об этом.

— Мне нужно было рассказать вам еще в Мандалае. Хотя бы только для того, чтобы вы не спрашивали.

Эдгар ощутил внезапное и сильное облегчение от того, что его подозрения наконец получили подтверждение.

— Он часто уезжает, — сказал он.

Кхин Мио поглядела на него, как будто его слова удивили ее.

— Он — важный человек, — сказала она.

— Вы знаете, куда он уезжает?

— Куда? Нет. — Она покачала головой. — Просто уезжает. Это не мое дело.

— Я бы сказал, что ваше. Вы же говорите, что вам одиноко.

Она снова посмотрела на него, на этот раз дольше.

— Это совсем другое, — просто сказала она.

В ее голосе прозвучала печаль, и Эдгар ждал, что она скажет что-нибудь еще. Но она молчала. Эдгар произнес:

— Извините меня. Я не хотел вас обидеть.

— Я не обиделась. — Кхин Мио опустила глаза. — Вы задавали мне много вопросов. Это тоже по-другому. — По ветвям деревьев пробежал порыв ветра. — У вас есть кто-то, мистер Дрейк?

— Да, — медленно ответил Эдгар, испытывающий облегчение от того, что разговор перешел от доктора на другую тему. — Мою жену зовут Кэтрин.

— Красивое имя, — сказала Кхин Мио.

— Да... да, я тоже так думаю. Я так привык к нему, что мне теперь вообще трудно воспринимать его как имя. Когда знаешь кого-то настолько хорошо, получается, что человек как будто теряет имя.

Она улыбнулась.

— Можно спросить, сколько лет вы в браке?

— Восемнадцать лет. Мы познакомились, когда я только начинал работать настройщиком. Я настраивал инструмент, принадлежащий ее семье.

— Наверное, она красивая, — сказала Кхин Мио.

— Красивая... — Эдгара поразила невинность тона сказанной фразы. — Да, красивая... хотя мы уже немолоды, — продолжал он сбивчиво, только для того, чтобы заполнить паузу. — Она была очень красивой, по крайней мере для меня... Когда я говорю о ней, я начинаю страшно скучать по ней.

— Простите...

— Ничего. Это даже замечательно. Многие мужчины после восемнадцати лет семейной жизни перестают любить своих жен... — он замолчал и посмотрел на реку. — Наверное, вы правы, я действительно не такой, как все, хотя не знаю, об одном и том же ли мы с вами говорим: я люблю музыку, фортепиано, мне доставляет удовольствие знать, как устроен звук. Может быть, в этом и разница. И я — тихий человек. Я очень много мечтаю... Но не стану утомлять вас разговорами об этом.

— Вы меня вовсе не утомляете. Но мы можем поговорить и о чем-нибудь другом.

— На самом деле, мне все равно. Я просто удивился, что вы заметили во мне что-то особенное. Многим женщинам не понравилось бы все то, о чем я говорю вам, англичанки любят мужчин, которые служат в армии или сочиняют стихи. Или становятся врачами. Которые умеют стрелять, попадая в цель. — Он улыбнулся. — Не знаю, имеет ли все это смысл. Я никогда не занимался ничем подобным. Англия сейчас переживает эпоху культурных достижений, военных завоеваний. А я всего лишь настраиваю фортепиано, чтобы другие могли на нем играть музыку. Мне кажется, многим женщинам я кажусь скучным. Но Кэтрин не такая. Однажды я спросил ее, почему она выбрала меня, если я такой тихий, и она ответила, что, когда она слушает музыку, она может услышать в ней мою работу... Наверное, это глупо и романтично, и мы были слишком молоды...

— Нет, что же в этом глупого.

Они замолчали. Наконец, Эдгар сказал:

— Странно. Я совсем недавно знаю вас, и уже рассказываю вам о том, о чем не говорю и с друзьями.

— Может быть, это как раз потому, что мы так недавно знакомы.

— Может быть.

Они помолчали.

— Я почти ничего не знаю о вас, — сказал он, и ветви ивы зашелестели.

— Моя история коротка, — начала она.

Ей был тридцать один год, она родилась в 1855-м в семье троюродного брата короля Миндона. Эдгар был поражен, когда она сказала об этом, и она быстро добавила:

— Это совсем ничего не значит, королевская фамилия настолько велика, что та капля королевской крови, которая была во мне, принесла мне только вред, когда на трон взошел Тибо.

— Вы же не хотите сказать, что приветствуете британское владычество?

— Я вполне счастлива, — просто сказала она.

Эдгар продолжал настаивать:

— Но многие в Англии убеждены, что колонии должны получить самоуправление. В некотором роде я с этим тоже согласен. Мы наделали немало дурного.

— Но и много хорошего, — возразила она.

— Никогда бы не подумал, что бирманец может такое сказать, — проговорил он.

— Мне кажется, ошибка правителей, вероятно, в том, что они думают, что могут изменить тех, кем правят.

Она проговорила это медленно, словно ее мысль вытекла, как вода из сосуда, и разливалась вокруг них. Эдгар ждал, что она скажет что-то еще. Когда Кхин Мио снова заговорила, она рассказала, что отец послал ее в маленькую школу для детей знатных бирманцев в Мандалае, где было всего две девочки в классе. Там она усовершенствовала свои познания в математике и английском языке, и по окончании школы ее пригласили обучать английскому учеников, которые были лишь на три года моложе ее самой. Ей нравилась работа учительницы, она подружилась с другими преподавателями, в том числе и с несколькими англичанками. Директор школы, в то время сержант армии, потерявший ногу в сражении, отметил ее способности и начал сам заниматься с ней после занятий в классах. Она говорила о нем так, как обычно рассказывают истории, конец которых хотят утаить. Но Эдгар не стал больше ни о чем спрашивать. Сержант заболел, на месте, где была произведена ампутация, неожиданно начала развиваться гангрена. Кхин Мио оставила школу, чтобы ухаживать за ним. Его лихорадило несколько недель, и потом он умер. Она была раздавлена горем, но все же вернулась в школу. Новый директор также стал приглашать ее к себе в кабинет после уроков, сказала она, опустив глаза, но с другими намерениями.

Две недели спустя ее выгнали из школы. Отвергнутый директор обвинил ее в том, что она будто бы воровала книги и продавала их на рынке. Оправдаться было трудно, да ей и не хотелось. Две ее подруги вернулись вместе с мужьями в Британию, и при одной мысли о нечистоплотных намерениях директора школы ее охватывала дрожь. Через два дня после ее изгнания к ней зашел капитан Нэш-Бернэм, старый друг ее отца. Он не стал обсуждать директора, она знала, что он не может об этом говорить. Но он предложил ей работу горничной на квартирах для приезжих. «Помещения, — сказал он в то теплое утро, — обычно стоят пустыми, и вы сможете принимать там друзей или даже устроить классы». На той же неделе она переехала и вскоре начала заниматься с учениками английским за маленьким столиком под деревьями папайи. Она живет там уже четыре года.