Алексей Никитин - Истеми

— Да у меня нет ее давно, — Недремайло взмахнул вилкой с вареником.

— Съешьте вареник, — попросил я. — Остынет. Или свалится с вилки. Не дай Бог, мне в пиво. А куда делась папка?

— На первом же допросе ее у меня забрали.

— На допросе? Всегда думал, что ваш вид общения с органами назывался иначе.

— Послушайте… Как ваша?..

— Давыдов.

— Да, Давыдов… Так вот, я не собираюсь оправдываться. И вы мне не судья. Это понятно?

— Ну, еще бы…

— Тогда не перебивайте меня, — тихо попросил Недремайло. — Я мог бы вообще не говорить с вами. Да и дело давнее, столько лет прошло. Но я понимаю ваш интерес…

— Ну, еще бы, — не удержался я.

— И хочу, чтоб вы знали: к вашей истории я отношения не имел. И не имею.

— Ну, разумеется, — развел я руками и рассмеялся. — Разумеется…

— Многие на факультете думали тогда иначе. Некоторые говорили мне что-то резкое, в чем-то упрекали, а я даже возразить не мог — дурацкое положение, согласитесь. У меня ведь руки были связаны, я подписку давал.

— Понимаю.

— Одним словом, комитет вышел на вас не через меня. Можете иронизировать, но меня действительно вызывали на допрос. Через несколько дней после вашего ареста. Тогда, кстати, и папку изъяли… Неприятный был разговор…

— Допустим, но кто, в таком случае? — Я вдруг почувствовал, что он не врет, но еще не мог ему поверить. — Эта история никому не принесла пользы. Абсолютно никакой пользы.

— Не знаю, не знаю.

— Но вы знали, что было в той папке. Вы ее открывали?

— Открывал… Постойте, было кажется так: сперва я о ней даже забыл. Бросил дома на подоконник и забыл о ней. А потом, несколько дней спустя, ко мне приехал ваш Курочкин и попросил отдать ему папку.

— Юрка был у вас? — удивился я. — Он ничего не говорил об этом. Никогда не говорил.

— В точности я того разговора, конечно, не помню, но приезжал он за папкой, это точно. Я ее не отдал, сказал, чтобы Коростышевский сам подошел ко мне. После этого я, понятно, нашел ее и просмотрел содержимое.

— И что вы подумали?

— Да ничего я не подумал… О чем там думать было? Вроде взрослые люди, второй курс, а в голове мотыльки порхают. Детский сад, ну, честное слово.

— И она у вас осталась.

— Осталась. Коростышевский не подходил, а у меня своих дел хватало. Я, что, о его папке только и должен был думать?.. Да… Но, потом напомнили: «Ты куда смотрел?! Тут у тебя под носом… Десять дней в руках держал, разглядеть не мог…»

— И вы не знаете, кто нас сдал?

Недремайло пожал плечами.

— И не догадываетесь?

— Догадки в этом деле мало стоят. Нет, не знаю.

— Ну, ладно. — Я поднялся. — Тогда, привет радиофизикам.

— Я не преподаю на факультете. Уже давно. Почти пятнадцать лет.

— Чем же вы занимаетесь? До пенсии вам еще далеко.

— По церковной линии работаю. — Он еще раз дернул плечами. — Так получилось.

— Понимаю. Ну, приятного аппетита…

— Постойте, Давыдов. Вам, как слабому студенту, не хватает терпения. А то строите тут из себя Бог знает кого. Частного детектива, какого-то.

— Я не частный детектив. Я частное лицо.

Каламбур получился неряшливый, но Недремайло меня не слышал.

— Ставлю себя на ваше место, — продолжал он. — Я бы очертил круг лиц, проявивших интерес к этому делу. Максимально широкий круг. Пусть девять из десяти, оказавшихся в нем — случайные люди. Важно, чтобы десятый не ушел незамеченным. Вот, что я бы сделал. А потом бы начал медленно его сужать.

— А что конкретно… Но тут я его понял. — То есть, Курочкиным и Комитетом дело не ограничилось?

— Нет, не ограничилось.

— И кто же еще хотел получить эту папку?

— У вас в группе была такая студентка, если помните…

Я понял, о ком говорит Недремайло прежде, чем он назвал фамилию.

— Наташа.

— Да, Белокриницкая.

— Это все не то. Ни Курочкин, ни Белокриницкая к КГБ и нашему аресту отношения не имеют. Курочкина самого взяли, а Наташа… Когда она хотела взять у вас папку?

Недремайло молча сидел, сложив на груди руки, сосредоточенно кусал губу и таращился в потолок.

— Послушайте, — вдруг удивился я. — Почему вы рассказали мне о Белокриницкой?

Этот разговор был ему неприятен. Да, он любому на его месте был бы неприятен, но Недремайло, хоть и мог давно его прервать, всё же этого не делал.

— Потому что мы с вами хотим одного и того же. Вы решили выяснить, что тогда произошло. Это так?

— Да.

— Мне тоже нужно знать.

— Вам-то зачем?

— Из-за этой истории мне пришлось уйти с факультета.

— Простите, но как-то с трудом верится. Вы ведь после этого еще лет шесть там проработали…

— Да. И с каждым годом обстановка становилась все тяжелее.

— Понимаю, — притворно посочувствовал я. — Разгул гласности, вакханалия демократии.

— Ничего вы не понимаете, — устало махнул он рукой. — Когда берут за горло и заставляют выбирать между здоровьем, да что там, между жизнью дочери и каким-то там согласием… На что угодно согласишься, не то, что… Ну, а потом, я ведь инициативы не проявлял. Спрашивали — отвечал, ставили задание — выполнял. Но так, чтоб самому заявиться и принести на кого-нибудь заявление… Такого не было, можете верить.

У Недремайло зазвонил телефон.

— Да. Да, уже свободен. Подходи… Подходи, к метро. — Он убрал телефон. — Дочка звонила. Идемте.

Мы вышли на улицу. Он протянул мне визитку.

— И еще, Давыдов. Вы можете относиться ко мне как угодно. Но я хочу, чтобы в этом деле была полная ясность. Мне это нужно не меньше, чем вам, поймите. Если что-то понадобится — можете звонить.

Недремайло направился к метро. Возле остановки трамвая к нему подошла женщина в темном пальто и платке, и они спустились в подземный переход.

— Ты был вчера у Рейнгартена?

Звонок Курочкина поднял меня с постели. Рассвет только намечался.

— Все вице-премьеры звонят в такую рань? Или я имею дело с приятным исключением из числа государственных служащих? Который час?

— Ты был в больнице или нет?

Наконец я проснулся, а проснувшись, расслышал в тоне Курочкина едва сдерживаемое раздражение.

— Не был.

— Почему?! Ты же сказал Синевусову, что едешь к Мишке.

— Может, сказал. А может, ему просто хотелось это услышать. Курочкин, я уже говорил тебе и повторяю ещё раз: не надо мной командовать. Я не работаю на тебя, я делаю то, что хочу. Я в отпуске.

— Не зарывайся, Давыдов, — после тяжелой паузы посоветовал Курочкин. — Всё-таки, я на тебя рассчитываю.

— Юрка, я обещал попробовать разобраться в том, что происходит. А бегать за сигаретами для Синевусова не обещал. Созвонимся вечером, а лучше, давай завтра. Может, у меня будет что-то новое.

— Ладно… Почту посмотри, — вздохнул Курочкин и повесил трубку.

Напрасно он меня разбудил. Я надеялся, что разговор с Недремайло за ночь уляжется, и мне удастся добраться до каких-то дополнительных смыслов, ускользнувших от меня накануне во время разговора в «Домашней кухне». А они были, я это точно знаю. Я часто так делаю: заталкиваю разговор в дальний ящик сознания и забываю о нем до утра следующего дня. А утром достаю его вычищенным, выглаженным, прошнурованным и пронумерованным. Уж не знаю, что там с ним происходит — сам я так не могу, сколько ни пробовал — не получается. В этом разговоре с Недремайло было что-то, какая-то догадка мелькнула быстрой тенью и тут же пропала. Я надеялся обнаружить ее утром, открыв ящик. Но Курочкин все испортил. Черт!