Ингмар Бергман - Благие намерения

«Хороший малыш, — говорит Эрнст без всякого интереса. — По-моему, похож на Карла. Только пенсне не хватает», — «Он спит днем, а ночью буянит, погоди, ты у себя внизу тоже его услышишь». «Ночные привычки тоже от Карла», — говорит Эрнст. «Все, хватит, — шепчет Анна, выталкивая Эрнста из детской. — Идем! Ты не оценил моего сына по достоинству, и я вообще-то немного обижена, но кофе ты все-таки получишь. Хенрик — самый добрый и хороший отец на свете, лучшего и пожелать нельзя. Если бы я ему не препятствовала, он бы менял сыну пеленки». «А почему бы и нет, если ему это нравится?» — спрашивает Эрнст. «Ну нет, это было бы просто неприлично, — наставительно отвечает Анна. — Давай садись сюда! Елку зажжем после обеда».

За окном со светлыми занавесками качается, переливается северное сияние. Далеким органом звенит водопад, гудит огонь за железными дверцами кафельных печей, теплый воздух пропитан ароматом Рождества и березовых дров.

Анна.…ну, а как мама?

Эрнст.…я видел ее в прошлом месяце, да, в середине декабря. Она была в хорошем расположении духа. Как мне показалось.

Анна.…ей одиноко?

Эрнст.Я не понимаю, что ты имеешь в виду под словом «одиноко». С ней фрёкен Лисен. У них было по горло дел со всеми рождественскими подарками, которые предстояло разослать.

Анна.Значит, на Рождество она была одна?

Эрнст.Не одна. С фрёкен Лисен.

Анна( нетерпеливо ) . Да, да, конечно. Я хочу сказать, к ней никто не собирался приехать? Ее никто из братьев не пригласил к себе?

Эрнст.Вроде бы нет. По крайней мере, она об этом не упоминала.

Анна.А у вас с Марией не возникло мысли пригласить ее на Рождество?

Эрнст.Это было невозможно. Мы справляли Рождество у родителей Марии.

Анна.А вы не могли…

Эрнст.Почему ты сама ее не пригласила?

Анна.Ты же знаешь отношение Хенрика. Я даже предложить не решилась.

Эрнст.Неужели он так чертовски злопамятен?

Анна.Он с трудом забывает унижения.

Эрнст.Да, мы вели себя не лучшим образом в то время.

Анна.Не лучшим.

Эрнст.Время лечит все раны. ( Похлопывает ее по плечу. )

Анна.Он переживал, что я рожала не здесь, а в Академической больнице Уппсалы. Как только мама приходила меня навещать, Хенрик уходил. И наоборот. Кстати, он вовсе не страдал. Он был в бешенстве. И отказывался бывать в Трэдгордсгатан. Все время меня пилил, говорил, что я предала женщин здешнего прихода. Акушерка в Форсбуде тоже была обижена. У меня на несколько дней почти пропало молоко. Так я переживала. Хотя сейчас все опять наладилось. Правда, иногда вдруг всплывает масса прошлых обид. Чтобы в таком милом и добром человеке, как Хенрик, скрывалось столько ненависти — непостижимо. Мне хочется помочь ему, но…

Анна замолкает и проводит рукой по лицу — ото лба вниз, к подбородку и шее.

Эрнст.Мама говорила о Хенрике весьма дружелюбно. О том, что ты сейчас рассказала, она не упоминала. Она сказала, что вы счастливы, что у вас все хорошо, что ты, кажется, довольна, и она этому рада.

Анна.Да. ( Молчание. ) В октябре он получил письмо, написанное дрожащим, почти неразборчивым почерком. От деда. ( Молчание. ) Его дед просил о примирении. ( Молчание. ) Он хотел, чтобы мы с Хенриком приехали. Писал, что хочет попросить у своего внука прощения. ( Молчание. ) Хенрик показал письмо мне. Я спросила его, что мы будем делать. Он ответил совершенно спокойно, что не видит оснований для примирения с этим человеком.

Эрнст.А ты?

Анна.Я? А что я могла сделать? Иногда я ничего не понимаю. Иногда передо мной разверзается пропасть. И я отхожу в сторону, чтобы не упасть туда.

Эрнст.А можно отойти в сторону?

Анна.Я отхожу. И молчу. Через два-три часа все приходит в норму, и Хенрик опять самый нежный, веселый, милый человек на свете… Ну, да сам увидишь.

Эрнст.Анна!

Анна.Нет, нет! Он пришел.

(Я пишу о том, что вижу и слышу, иногда дело так спорится, что я забываю прислушаться к интонации, которая бывает важнее слов. Нет ли в голосе Анны налета настоящего, подавленного страха? Воспринимает ли Эрнст ее возможное беспокойство? Занималась ли Анна в своих мыслях тщательно скрываемыми и редко обнажаемыми ранами Хенрика, воспаленными, незалеченными ранами его души? Или она слишком занята сегодняшним днем, всем новым и неожиданным? Анна способна быть легкомысленно-отважной. Хенрик — человек мягкосердечный, любящий и по большей части веселый. Чередой проходят дни. Сами не зная почему, Анна с Хенриком начинают воспринимать друг друга все более отстраненно. «Откуда мне знать почему», — говорит извиняющимся тоном Анна. «Разве мне дано понять?» — потрясенно спрашивает Хенрик. «Не всегда же это возможно!» — возражает Анна. «Не знаю, почему меня должна мучить совесть», — бормочет Хенрик.)

Хенрик, громко топая, входит в прихожую: «Эрнст тут? Эрнст приехал!» На нем военный полушубок, вязаная шапка, шея и подбородок обмотаны вязаным шарфом. Брюки заправлены в меховые сапоги, в руках кожаный чемоданчик с пасторским сюртуком, ризой и деревянной шкатулкой, где лежит священный реквизит для причастия. У его ног вьется лапландский пес Як.

Когда Эрнст появляется в дверях столовой, Як, окаменев от отвращения, грозно рычит. «Молчать, Як! — кричит Анна, беря его за ошейник. — Это же Эрнст, глупая псина, мой брат, мы пахнем одинаково, если ты соблаговолишь принюхаться!»

«Дорогой мой Недотепа, как я рад тебя видеть», — говорит Хенрик, обнимая зятя. «Дорогой мой Плут, дай-ка посмотреть на тебя. Черт, ну и здорово же ты раздался! — восклицает Эрнст, хлопая Хенрика по щекам. — Прямо настоящий пират. Куда делся элегический поэт?» «Лес полезен для здоровья», — отвечает Хенрик, стаскивая с себя перчатки, шапку, полушубок и сапоги.

Он обнимает Анну и Эрнста и внезапно говорит: «Вот теперь я счастлив». Он растроган до слез, руки его опускаются, он приказывает Яку поприветствовать Эрнста и говорит, что Як — его оруженосец. В этих местах нужен защитник такого калибра. «Кстати, Як у нас большой церковник, — говорит Анна. — Когда Хенрик читает проповедь, он лежит в дверях ризницы. Знает и алтарную службу, и причастие. Нам надо немедленно садиться за стол! В семь придут женщины». «Какие женщины?» — спрашивает Эрнст. «По четвергам у нас кружок рукоделия, на него приходят женщины, и молодые, и старые, из всего прихода. Иногда собирается до сорока душ, тесновато бывает. Хенрик читает вслух, а потом мы пьем кофе, каждая приносит с собой что-нибудь к кофе. Погоди, сам увидишь, это вовсе не так глупо. Когда мы только сюда приехали, все сидели по домам. Теперь начинается хоть какое-то общение! Погоди, сам увидишь».