Филипп Джиан - Трения

— Когда я был мальчиком, отец водил меня на рыбалку, — сказал я.

Пока я укладывал бритву и ножницы на место, он рассматривал себя в зеркало.

— Ну что, глазам своим не веришь, — продолжал я. — Я понимаю, что ты должен чувствовать. Представляю, что творится у тебя в голове. Но никто тебе помочь уже не может.

Во второй половине дня я предпринял новую попытку:

— В общем, так, я все приготовил. Все снасти в лодке. Так что хватит ломаться. Поедешь со мной. Пиво в переносном холодильнике.

В тот момент, когда он наконец полез в лодку, заявилась Кароль.

— Я долго думала над тем, что ты мне в прошлый раз сказал, — объявила она серьезным тоном. — Думаю, это неуместная в данном случае гордость.

— Кароль, что ты тут делаешь? Где твои дети?

— За детей не беспокойся. И не уходи от разговора. У тебя это просто болезнь какая‑то.

Я влез в лодку, запихнув Венсана вперед.

— Куда вы?

Я схватил весло и оттолкнулся от берега.

— Эй, вы куда?

Что‑то с ней решительно было не в порядке. Я посмотрел на нее, все еще взволнованную после своей выходки, и налег на весла.

— У тебя серьезные проблемы, — крикнула она. — Тебе лечиться надо.

Я опустил голову и украдкой улыбнулся. Чтобы она не подумала, что я над ней смеюсь.

Через некоторое время солнце скрылось за верхушками елей, и Венсан очнулся от забытья, в которое впал после того, как мы отплыли. Я нахлобучил ему на голову парусиновую кепку и попытался сравнить его с фотографией моего отца. Несколько раз я нагибался и поправлял эту кепку, чтобы усилить сходство. Я был совершенно потрясен.

— Я так по тебе тосковал, — пробормотал я. — Мы так по тебе тосковали.

Отец умер двадцать лет назад, а первые слезы по нему я пролил только теперь, посреди озера, окруженного сумрачными елями.

На Венсана это никак не подействовало, В ярости, я запустил в него пакетом с бутербродами, но ему уже все было нипочем.

Потом я заставил себя успокоиться. Ничего, лучше клевать будет, говорил я себе, глядя, как куски хлеба плывут по волнам.

*

Когда мы снова причалили к берегу, небо над лесом пылало, как пожар, а озеро поблескивало, точно вино в бокале.

Я все еще не мог прийти в себя после мучительного эксперимента. Тем не менее старался держать себя в руках. Готовя ужин, я несколько раз выпил вместе с Венсаном.

Тот жаловался на комаров. Странное дело, они действительно все кружили вокруг него — я даже задумался, а не спирт ли их привлекает, раз они облюбовали эту проспиртованную губку и слетелись, как мухи на мед. Я пошел искать антикомариный аэрозоль, чтобы опрыскать комнату и не слышать больше стенаний Венсана.

— Ты что, трогал револьвер? — спросил я, заметив, что коробка сдвинута с места.

Ответ меня не интересовал. Я взял коробку и поставил ее на виду посреди стола. Потом откинул крышку.

— Собственно, я и не запрещал тебе его трогать, — заметил я.

Он не стал брать его в руки, только смотрел и вытирал ладони о штаны. Потом рухнул на стул. Я стал распылять аэрозоль. То ли эта штука в определенных дозах была вредна, то ли здоровье Венсана было хуже, чем я предполагал, — но, так или иначе, у него начался дикий приступ кашля, который не утих, даже когда он вышел на свежий воздух. Я был уверен, что мы перебудим соседей, так долго и раскатисто он кашлял. И в самом деле, в лесу загорелся свет, и долго еще потом в темноте не унимались собаки.

— Ты худшее, что с ней случилось в жизни. Ты хоть это знаешь? — бросил я ему через стол после того, как мы несколько минут просидели молча. — Ты самый распоследний говнюк, который встретился ей на жизненном пути.

И поскольку я тоже выпил, я сгреб его и хорошенько тряхнул, так что даже сам удивился, а потом сказал, что он разбил нашу жизнь и пусть теперь убирается обратно в преисподнюю.

*

После этого я отпустил его и вышел подышать, чтобы успокоиться. Я ждал, пока кровь перестанет стучать у меня в висках. Вернуться в бунгало у меня не было сил, поэтому я залез в лодку и поплыл прочь от берега.

Это была хорошая идея, потому что всю ярость я употребил на то, чтобы работать веслами. Я греб, напрягая все мускулы своего тела, и они освобождались от чрезмерного напряжения.

На середине озера я наконец остановился. Поднял весла и слушал, как с них капает вода. Берега были пустынны. Не то чтобы я ждал выстрела, но все‑таки прислушивался. При этом я и сам не понимал, как мог дойти до такого, как я мог быть такой сволочью.

Я позвонил матери и сказал, что все хорошо и что скоро я вернусь в город.

— Я стараюсь ради твоего же блага, ты ведь знаешь. Так что займись чем‑нибудь другим. Позови Ольгу, сходите куда‑нибудь.

На озере теперь не было ни морщинки. Вода сомкнулась за моей лодкой, пока я говорил с матерью. Я рад был переброситься с ней парой слов, почувствовать, что она недалеко.

— Может, однажды я напишу книгу о твоих приключениях, — пошутил я.

Сияла луна, небо было чистое. Я попрощался с матерью, надеясь, что эта история, как бы она ни закончилась, все же не сильно ее потрясет.

Некоторое время я лежал на дне лодки и смотрел в небо. И думал, что может заставить человека пустить себе пулю в лоб. Разбить чужие жизни — достаточная это причина или нет?

Я снова сел и поплыл в сторону дома Кароль.

— Ты очень кстати, — встретила она меня. — У нас тут крыса. За холодильником.

Собственно говоря, мне не очень‑то хотелось ловить крыс среди ночи, но она решительно протянула мне лопату.

— За холодильником, говоришь?

Она кивнула. Она была в пижаме. Мы пошли в кухню.

— Ладно. Ты двигай холодильник, а я ее стукну. Договорились?

Потом мы пошли хоронить крысу в сад. Кароль не хотела крысы в своей помойке. В дробилку она тоже не дала мне ее бросить. Я держал тварь за хвост, а Кароль решала, где лучше всего ее зарыть. Вдруг крыса ожила и зловеще пискнула. Я чуть коньки не отбросил. И разжал пальцы. Крыса юркнула в заросли. А мне пришлось прислониться к дереву.

Кароль спросила, что со мной, уж не увидел ли я привидение.

— Упустил! Что ж ты? Нельзя было ее выпускать, — ругала она меня, пока мы шли к дому. — Теперь придется начинать все сначала.

* * *

Она требовала, чтобы я перестал называть ее Лили, потому что это смешно. Называть ее следовало Лилиан. И вообще я должен был оставить ее в покое.

Нельзя было заходить к ней в комнату без стука, лезть в ее дела и вечно ее доставать.

— Прости, конечно, но Лилиан — это была идея твоей матери, а не моя. С какой стати я вдруг стану звать тебя Лилиан?

Еще мне было велено перестать за ней шпионить.

— Просто не верю своим ушам, — сказал я.

Не совать свой нос в то, что меня не касается. Не спрашивать, принимает ли она противозачаточные таблетки и не пристает ли к ней кто‑нибудь. Ни под каким видом не предлагать отвезти ее в университет.