Зоран Живкович - Четвёртый круг

В миг первый подумал я, что это меня прикосновение Марии вдохновляет, бодрость необходимую вливает, чтобы я с искушением этим новым встретился, но потом понял, что на плече моем костлявом рука ее маленькая не лежит более — и тотчас отчаяние полное охватило меня, страх жуткий, что приговор окончательный настиг меня наконец: да буду в яму глубочайшую адскую сброшен, туда, где находятся преступники самые закоренелые, дабы среди змей ужасных, на дне обитающих, грехи свои безмерные до конца времен искупать.

Но когда я глаза вскоре открыл, чтобы судьбу свою страшную смиренно встретить, как то искренне кающемуся подобает — хотя покаяние это прощения никакого принести и не может, а лишь примирение с Богом, — чудо новое перед ними открылось, более всех предыдущих за день последний необычное, ощущение мучительное о падении в бездну вмиг прогнав.

Хотя от сияния, около колеса блеснувшего, в глазах еще точки светлые прыгали, различить я ясно мог, что ни в какую яму, где отродье змеиное гнездо свое вьет, не попал, но в место другое, отличное, как день от ночи. Долго смотрел я, не мигая, на местность, среди которой очутился волшебным образом, но понять не мог никак — то ли по милости некой неизвестной, незаслуженной, я берлогу дьяволову смрадную оставил и на полянах райских оказался, или же все это лишь обман новый сатанинский, игра жестокая, дабы надежду во мне ложную ненадолго пробудить, чтобы отчаяние последующее бескрайним стало.

На лугу каком-то стоял я буйно заросшем, цветами шарообразными покрытом, ароматы небесные источающими. Вокруг меня луг этот во все стороны простирался до самого горизонта, и даже холмика не виднелось, равнину нарушающего. Только далеко очень увидел я дерево некое одинокое, кроной пышной украшенное, что высоко над окрестностями поднималось.

Когда стук сердца взволнованного в ушах моих перестал отдаваться, начали до меня звуки доходить: голос ветра однообразный, от сгибающихся стебельков растений нежных поднимающийся; речь тихая букашек бесчисленных, что среди травинок мелких дома свои строят; шум приглушенный, который в миг первый узнать мне никак не удавалось, но потом воспоминание далекое пришло о нем — давно я его слышал, когда только к Мастеру на службу поступил и мы в одном монастыре приморском были, — волн бормотание, когда они о скалы прибрежные разбиваются.

И пока я в смятении вокруг себя озирался в поисках источника шума этого шелестящего, там, где моря и следа не было, увидел я наконец то, что заметить прежде всего следовало: один я был посреди поля пустого странного — ни Марии, чтобы прикосновением своим легким к плечу моему силу в меня влить и боязнь из души изгнать; ни Мастера, чтобы проводником мне быть опытным через круг третий царства подземного, в котором (если это и вправду так) я, грешный, сейчас очутился, зрением простодушным за местность райскую его приняв.

Лишенный водительства этого уверенного, что от многих шагов неверных избавляло меня доселе указаниями своими премудрыми, постоял я нерешительно несколько минут, не зная, что делать мне следует на лугу этом чудесном, но столь пустом. А потом понял, что и без указаний Мастера путь лишь один передо мной лежит, — к дереву тому далекому должен я направиться, ибо лишь оно над однообразием окрестным возвышалось.

Двинулся я шагами медленными к отметке той высокой, предчувствиями мрачными поначалу охваченный, что судьба какая-то злая там меня поджидает, но потом мысли мои в другую сторону направились. Прежде всего гибкость покрова травяного внимание мое привлекла — словно по покрывалу шел я какому-то толстому, на котором следы мои исчезали в миг тот же, как ступня босая с него поднималась, чтобы шаг новый осторожный совершить. Ничего после меня не оставалось, дабы путь мой неуверенный хотя бы знамением малым отметить — будто и не проходил я вообще по краю этому Эдемскому.

Когда я взгляд вперед направил, чтобы от обстоятельства этого неприятного мысли свои отвратить, ибо оно страх мой скрытый увеличивало, странность новую заметил на своде небесном: не одно солнце, но два увидел я там, низко над горизонтом стоящих, светом тусклым его заливая. В миг первый показалось мне, что второе, меньшее солнце — всего лишь луна серебряная, что вправду порой раньше времени, до захода солнца, выходит на путь свой ночной. Но потом яркость ее сильная сомнением меня наполнила — никогда за жизнь свою долгую не видел я, чтобы луна сиянием своим жестоким с солнцем поспорить могла.

Но времени не было тайной этой новой ум свой убогий занимать, ибо от дерева теперь приближаться что-то стало походкой необычной, прыгающей, скорее животному, нежели человеку, присущей. И действительно, когда создание неведомое совсем близко подошло, так что я и глазами своими слабыми рассмотреть его хорошо мог, увидел я, ужаснувшись, что это чудовище жуткое, какого не видел никто еще на шаре земном, а может, даже и в царстве подземном страшном.

Если б не шесть ног тварь эта имела, то на собаку крупную бесхвостую походила бы мехом своим густым пестрым с волосами длинными, морду совершенно закрывающими. Из-под волос этих изо рта невидимого звуки какие-то лающие раздаваться начали, на тявканье лисицы похожие, однако не сердитые, как сначала подумал я, когда насмерть перепуганный и готовый в миг любой разорванным быть стоял, а словно она что-то объяснить мне пытается.

Речь эту бессвязную нимало я не понимал, но нетерпение в ней разобрать не сложно было — и действительно, чудовище, вокруг меня несколько кругов сделав и все так же тявкая, к дереву прыжками вновь устремилось, в смятении меня оставив на несколько минут, после чего и я туда же шаг свой ускорил.

Еще прежде чем я места этого достиг, увидел я то, что раньше расстояние рассмотреть не позволяло, — вокруг ствола толстого фигуры какие-то скорченные сидели, круг незаконченный образуя, на кольцо разомкнутое похожий. Вздрогнул я, разглядев вдруг, что чудовища это шестиногие, одно из которых, с голосом странным, на короткое время ко мне на встречу отлучалось, чтобы потом быстро к стае своей вернуться. Но душа моя измученная приободрилась немного, когда я Марию и Мастера моего заметил, которые — так же сгорбленные, с головами опущенными — в месте, где круг разрывался, сидели, словно стражи каменные, что у входа в святилище некое невидимое бдят.

К ним я, радостный, направился, слов каких-нибудь добрых ожидая или движений хотя бы приветственных, но напрасно — неподвижны они остались, как статуи каменные, словно прибытие мое не волновало их ничуть или глазами своими униженно опущенными не замечали они меня вовсе. Однако шевеление какое-то, легкое сначала, среди зверей сгорбившихся началось, когда я к кругу их незаконченному приблизился, и звуки складные издавать они стали, словно песню некую резкую глотками хриплыми запели.