Михаил Чулаки - У Пяти углов

В следующей живет соседка Вероника Васильевна с мужем, кандидатом каких-то наук. Она вышла за своего кандидата недавно, успев однажды овдоветь и дважды развестись, и похоже, только с четвертой попытки обрела свой идеал; знакомя с новым мужем своих старых знакомых (это часто происходит в прихожей, и Филипп слышит через дверь), она торжествующе объявляет: «А это мой муж, кандидат…», а имя-отчество произносит не очень отчетливо. Конечно, легко по этому поводу иронизировать, но Филиппу как раз нравится в Веронике такое восхищение новым мужем, его научными трудами, в действительности весьма скромными, — ведь Вероника Васильевна не только аттестует его кандидатом всем своим знакомым, но и помогает перепечатывать его статьи и отчеты, и это при том, что ничего не понимает в его науке и перепечатывать приходится буква за буквой, почти как если бы текст был на чужом языке. Можно себе представить, как гордилась бы Вероника Васильевна, если бы ее муж был… ну хотя бы как Филипп, настоящим композитором, которого исполняют, печатают на афишах, даже иногда крупными буквами… В последней комнате, ближайшей к кухне, живет Антонина Ивановна, инвалид по множеству болезней, что не мешает ей проводить время в доставании разных вещей и продуктов, за которыми приходится выстаивать долгие очереди; муж ее, Геннадий Семеныч, наоборот, человек слабый и болезненный, к тому же отравленный алкоголем, но работает гаражным механиком. Сейчас оба они как раз оказались в кухне — почему-то они никогда не едят в своей комнате, только в кухне. Само собой, и кухня в квартире соответствующая, метров сорок, как столовая, и за своим столом Антонина Ивановна с мужем никого не стесняют, но Филипп так бы не смог: ему кажется, что невозможно есть под взглядами посторонних.

Антонина Ивановна покровительствует Ксане. Но делает это, пожалуй, чересчур громогласно. Да она всегда громогласна.

— Ксаночка, а тут уж у тебя все готово! Я выключила. Такой запах раздается, такой запах — ну прямо аромат! Муж должен такую жену ужасно любить и на руках носить!

Ну нельзя же так бесцеремонно! По виду — шутка, пускай примитивная, а на самом деле — вмешательство в семейные отношения. Но Филипп не подал виду, что ему неприятно, сказал улыбаясь:

— Для начала я понесу мясной горшок. Потренируюсь.

— Да уж балуешь ты своего законного, балуешь, — заискивающим тенорком подхватил Геннадий Семеныч. Он всегда торопится присоединиться ко всему, сказанному женой.

— Вот еще — мужа! Гостей балую, хотя чего стараться — сытые все.

Стиль Ксаны — противоположный стилю Вероники Васильевны: Ксане как бы стыдно признать, что она может баловать мужа.

— Такой запах раздается, такой прямо аромат т— хоть вонищу нашу перешибет!

«Грязища и вонища» — излюбленные слова Антонины Ивановны. Она никого не обвиняет конкретно, просто постоянно твердит, что вокруг грязища и вонища — хотя нормально в квартире, достаточно убрано. Естественно, не может все так блестеть, как в маленькой квартирке нового дома, — столетняя пыль, она просачивается неизвестно откуда.

Филипп молча взял тряпки, сжал покрепче круглые бока глиняного горшка.

— Будет горячо — поставь! — напутствовала в спину Ксана. — Хотя чего я тебе говорю, ты и так не бросишь.

Во второй половине фразы помимо обычной Ксаниной диалектики прозвучала и непонятная досада, что ли, или разочарование: вот такой он аккуратный, что не бросит, перетерпит, хотя бы и горячо рукам.

Филипп свободно бы донес, горшок сквозь тряпки совсем не обжигал, но зазвонил телефон. Телефон стоит в квартире почти напротив пустой комнаты, так что до Вероники Васильевны даже чуть ближе, чем до Филиппа, но подходит почти всегда Филипп — или все остальные плохо слышат? Подходит чаще всего он, хотя зовут чаще всего не его. Но все равно он отрывается от работы и бежит на каждый звонок, боясь пропустить тот нечастый случай, когда звонят все-таки ему. А если изредка кто-нибудь из соседей зовет к телефону Филиппа, ему всегда бывает неловко, что вот побеспокоились, оторвались ради него от своих дел.

Ну на этот раз Филипп проходил около самого телефона, когда раздался звонок, ни от какой работы ему отрываться не пришлось, только поставить горшок с мясом на телефонный столик. Филипп поднял трубку, уверенный, что звонят кому-нибудь из соседей, или Ксане какая-нибудь болтливая подруга, или отцу — тому часто звонят такие же знатоки города, как он сам. Но услышал голос Федьки, своего великовозрастного сына:

— Привет, фатер!

Давно уже Федька взял привычку обращаться вот так панибратски. И вообще вечно вставляет ни к месту иностранные слова, да еще с ужасным произношением.

— Привет, фатер, как поживаешь?

На такой вопрос вообще незачем отвечать всерьез, поскольку это не столько вопрос, сколько формула вежливости, а уж тем более, когда спрашивает восемнадцатилетний сын — вот так с обращением «фатер» и снисходительной интонацией. И с чего бы эта снисходительность?

Потому и Филипп взял правило говорить с Федькой как бы невсерьез — в сущности, из самообороны, хотя Федька вряд ли догадывается, что отец в разговорах с ним уходит в глухую защиту.

— Привет-привет. А у тебя все доннер-вэтэр в голове?

— А чего? Проветривать все полезно, и голову тоже. Хуже, когда затхлость.

Оставалось надеяться, что, говоря про затхлость в голове, он не имеет в виду близких родственников.

— Ну и какие новости сообщишь на свежую голову

— А чего, просто так позвонить нельзя? Без новостей?

Филипп рад бы поговорить с Федькой просто так, и; о чем, но у них давно уже не получается просто так: видятся редко, подробностей жизни друг друга не знают. А ведь и у тех благополучных отцов, которые живут с сыновьями под одной крышей, часто не получаете: просто так — куда ж Филиппу!

— То, что ты жив-здоров, уже новость. Рад это слышать.

— Откуда ты знаешь? Может, нездоров? Может, мечусь в жару?

— По твоему голосу этого не слышно. Стало быть, здоров. Как успехи? Есть новые достижения в работе?

Когда Федька вместо девятого класса ушел в ПТУ, Филипп понимал, конечно, что ничего страшного не произошло — захочет учиться дальше, еще сможет, но зато повзрослеет быстрее, и специальность в руках никому еще не вредила. И на самом деле, Федька теперь на заводе, и со своим необычайным талантом ко всякой технике он там уже чуть не первый человек, а денег зарабатывает даже опасно много для своего возраста, потому что со своим талантом чинит любую импортную аппаратуру, — вроде бы сын доказал, что правильно ушел из школы (он сам говорит: «Из этого киндерса-да!»), а все-таки обидно: при его таланте ему дорога из института прямо в какое-нибудь космическое КБ, а он теряет время, чинит японские магнитофоны — и доволен. Вся надежда, что КБ еще впереди, но время, время… Повлиять на Федьку, чтобы учился, а не торопился зарабатывать, Филипп не мог, вот и оставалось вопрошать с иронией: «Есть новые достижения в работе?»