Михаил Чулаки - У Пяти углов

Федька смешно вскочил, смущаясь, что он настоящий мужчина.

Александр Алексеевич вошел в удар, стал рассказывать случаи из практики, чего обычно избегал, и случаи как на подбор смешные, как будто следователь— самая веселая профессия на свете:

А то еще подают в суд на одного композитора. Фамилию нельзя, профессиональная тайна. — Он закашлялся и покраснел: очень ему хотелось, чтобы уговорили его выдать профессиональную тайну.

Но Лиза коварно поддакнула: Да-да, конечно, не выдавай!

— Очень известная фамилия, но выдавать нельзя даже родным и близким. У него дача, как у известного композитора. А за самым забором дом отдыха, потому что фешенебельное место. И в доме отдыха с утра до вечера репродуктор говорит и поет, как полагается, для культурного досуга. У самого забора. Композитор жаловался, что нет возможности работать, а ему в ответ совершенно резонно: «Трудящиеся приезжают отдыхать, как же им без музыки и радиовещания?!» И наконец тот композитор темной ночью перелез через забор и сломал репродуктор. Починили, а он опять за то же самое: сломал и унес.

— Как же узнали, что он сломал динамик, если и унес? — переспросил Федька.

— Узнали! И в третий раз как следует починили и повесили новый репродуктор.

— И новый, и починили? — фыркнул Федька.

— И новый, и починили для надежности. Но тут уж сели в засаду добровольцы. Чтобы поймать с поличным. И схватили того самого известного с полным поличным — когда ломал и уносил. Естественно, подают в суд за хулиганство и порчу социалистической собственности. И порчу, и хищение. Думает, если известный, ему все позволено! А хищение соцсобственности — статья серьезная. Ну, мы все же не приняли к производству, учитывая особые обстоятельства, что срывается творческая работа. Не только не приняли к производству, но и посоветовали авторитетно руководству дома отдыха убрать репродуктор вообще, потому что известный композитор — неудобно. Но сами отдыхающие, следующие смены, когда услышали от персонала всю историю, обиделись: как так, из-за того, что он известный, нельзя им полноценно отдыхать с музыкой?! Народ ведь привык к культуре, тянется. И что придумали: стали нарочно собираться под самым забором, где раньше висел репродуктор, и петь песни. А как отдыхающие поют — без слуха, без голоса — сами знаете. Похуже репродуктора. И не выключишь, и не сломаешь! Да, очень известный композитор, — с нажимом закончил Александр Алексеевич, и Лиза снова назло не стала выпытывать фамилию.

При таком «досуге» бутылку выпили досуха быстро. И чай тоже.

Лиза вышла проводить Александра Алексеевича на площадку. Оживление с него сошло.

— Так что, Лизавета, ты окончательно ответила? Не передумаешь?

— Нет, Саша.

Она проверяла себя: при новом «нет» явственно усилилось чувство легкости и свободы. Значит, все правильно.

— И как же мы? Будем по-прежнему?

Лиза еще не была уверена, но, кажется, по-прежнему ей тоже не очень хотелось.

— Не знаю. Может, и не надо, а, Саша? Правда, не теряй времени, ищи себе, которая моложе и лучше.

Он улыбнулся довольно жалко.

— Все-таки я позвоню, хорошо? Подумаем еще, а? Она разрешила снисходительно:

— Позвони, чего ж.

И когда дверь за Александром Алексеевичем захлопнулась наконец, снова усилилось чувство легкости. Освободилась!

В комнате Федька встретил ее подозрительным взглядом:

— Что-то ты, мочка, развеселилась сегодня. Да вы оба.

Не было смысла скрывать от сына:

— Александр Алексеевич сделал мне официальное предложение, а я отказала. Еще вопросы есть?

Видно было, что вопросов еще много. Федька высказал вслух только малую часты

Ну ты даешь, мочка! А с чего? Мужчина солидный и интеллигентный.

Не знаю. Чего-то не захотелось. Скучный он.

Вообще-то да. Но сегодня и не скучный. Про это дело — ну, с репродуктором — забавно рассказал. И как пели дурными голосами из-под забора.

Оба улыбнулись. И оба одновременно подумали об одном: Лиза — о своем эксе, как сказала сегодня Евка, Федя — об отце.

— Ну, у него еще нет дачи, — сказала Лиза.

— Да, и он пока не такой уж известный, — подхватил Федя.

И оба продолжали думать о нем. Наверное, Александр Алексеевич поступил немного бестактно, рассказав эту историю: хотя она и смешная сама по себе, но рассказывать при Лизе, которая сама бывшая жена композитора, — нет, не надо было. Тем более и при сыне…

Необыкновенное чувство легкости прошло как-то само собой. Явились запоздалые сожаления. Нет, не об отказе Александру Алексеевичу, конечно. Запоздалые сожаления, запоздалая боль. Почему тогда Лиза рассталась с Филом почти легко?! Почему чем дальше, тем больнее вспоминать?!

Потому что было — и прошло. Все проходит — об этом философы и поэты твердят от начала мира. Все проходит — и остается боль. Потому что нельзя, чтобы проходило, нельзя терять, нельзя расставаться! Каждая потеря, каждое расставание — это подобие смерти, это частичная смерть. Мы утрачиваем и расстаемся — и это непрерывная смерть в рассрочку. А нельзя умирать, нельзя!

…Куда-то Филипп с Лизой шли вместе. Непонятно, куда. Но по какому-то общему делу. Важному и общему. Очень хорошо, что у них общие дела, и такие важные. Вот сейчас вместе войдут, вместе сделают…

И когда проснулся, еще некоторое время казалось, что они с Лизой ходили вместе по какому-то важному делу. Важному «общему. Казалось — и оттого было чувство уверенности, что ли. И покоя. Все в порядке, когда у них важное общее дело.

Проснулся Филипп, как всегда, рано. Сейчас он встанет, пойдет гулять, как обычно. Позовет Рыжу… С этого момента он и осознал окончательно, где он и с кем. Не позовет он Рыжу — Рыжа потерялась!

Ну как так можно было! Только с Ксаной случается такое. Из-за ее разгильдяйства. Столько разговоров, как она любит животных, столько рассказов о необыкновенном Раскате — а повидать того же Раската больше и не собралась, хотя Адлер — не Камчатка, добраться не трудно; да, Ксана очень и очень любит животных, но со скромной Рыжей, которой до Раската далеко, гуляет утром и вечером Филипп, а Ксана вышла с нею чуть ли не единственный раз — и сразу потеряла!

Филипп встал в свое обычное время, а Ксана спала. Так переживала вчера, столько говорила, что нужно ходить и искать Рыжу, ходить и искать — и вот спит.

Филипп вышагивал свою обычную прогулку, и каждый раз, увидев вдали небольшую собаку — масти в фонарном свете не разглядеть, — вздрагивал и сбивался с ритма. Но нет, Рыжу он не встретил. Если бы она была на свободе, она бы прибежала к дому. Он вышагивал свою обычную прогулку, снова и снова выпевая про себя новый хор — еще не устоявшийся, ищущий окончательную форму:

Взвалить на себя весь мир, И всю безнадежность мира…