Ирина Лобановская - После третьего звонка

Казалось, он уходил от своего прежнего бытия, с ним прощался. Только реально ли такое? Можно ли распроститься с ним навсегда, на веки вечные, уйти с концами? Ерунда, чушь! Отбросить и забыть прошлое нельзя, отказаться от него — тем паче. Однако неслабо лажанулся ты, братец: растрепанные чувства налицо. И не тянешь ли снова пустышку? По крайней мере, раньше ты хотя бы не задумывался над этим…

— Таня, мы приехали! — шепнул Виктор ей прямо в маленькое ухо: и оно тоже вполне годилось для картины.

Таня встала, потерла глаза и, не глядя на Виктора, вяло поплелась к выходу. Точно так же полусонно и неосмысленно она побрела от станции к поселку. Крашенинников наблюдал за ней с нарастающими беспокойством и тревогой. Он совершенно не представлял, что делать, как вести себя в нехорошей и сложной ситуации, в которой оказался впервые. Может, все обойдется… А если нет? Кто его когда-нибудь учил, как нужно обращаться с девушками? Самые необходимые и элементарные знания у нас всегда по фигу. До всего приходилось доходить своим умом, а с мозговушкой у него, как известно, напряженка. Так дураком темным и помрет.

— Ты не знаешь случайно, — спросил Виктор, забирая Танину ладошку в свою, — как полностью звали Чука?

— Кого? — изумилась Таня и на мгновение остановилась.

— Чука. Ну, помнишь, повестушка у Гайдара: "Чук и Гек". Так вот Гек — это, наверное, Геннадий, а вот как Чук?

Таня недоуменно наморщилась, пытаясь отгадать непростую загадку. Виктор, очень довольный, вышагивал рядом и посматривал по сторонам. Пусть отвлечется, иначе будет без конца зацикливаться на одном и том же.

— Ничего не придумала? — справился он, выждав для порядка какое-то время. — Плохо, Сорокина! Вы очень неважно подготовились к экзамену.

— Откуда ты знаешь мою фамилию? — опять удивилась Таня.

— Подумаешь, бином Ньютона! — усмехнулся Крашенинников. — У Татки спросил. Как же нам быть с Чуком?

Таня засмеялась и развела руками.

— Тогда перейдем ко второму вопросу. Откуда эти строки: "Заплаканная осень, как вдова в одеждах черных, все сердца туманит…"?

— Ты здорово вырос в моих глазах! — с уважением сказала Таня.

— Как?! Еще?! Да что ты говоришь? Невероятно, Танюша! Больше просто некуда! — и Виктор в ужасе выразительно поднял руки над головой. — Смотри, какая оглобля!

Таня снова засмеялась.

— Но почему в черных одеждах? Осень ведь не черная…

Виктор искоса взглянул на нее.

— С этим не поспоришь. Очевидно, больше относится к вдове. Авторское восприятие. Не напрягайся. Возможны варианты, пожалуйста:

Больше устраивает? Кедрин.

— Ну, Витя… — жалобно сказала Таня. — Ты окончательно подавил меня своей эрудицией. Это просто невежливо и некрасиво!

— Есть немного, — честно подтвердил Виктор. — Только не эрудицией, а памятью. Эрудиция здесь ни при чем. А мы уже пришли!

Виктор достал ключи. Дом показался ему каким-то родным и близким.

— Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом, — пропел Виктор перед дверью. — Не мешало бы придумать пароль. Если вдруг я отлучусь ненадолго, что мне произносить для тебя, вернувшись? "Ваша мама" — банально, "почтальон Печкин" — тоже… Может быть, "скажите, как его зовут?" И ты скажешь. Если, конечно, не перепутаешь меня с каким-нибудь своим другим прихехешником.

И дернуло же его за язык! Таня вздрогнула, лицо у нее снова испуганно вытянулось, левый глаз закосил.

— Куда ты собираешься уходить? Я одна без тебя тут ни за что не останусь!

Пошло-поехало! Чурбан, сам виноват!

— Все, закончили! Отбой! — распорядился Виктор. — Я никуда уходить не собираюсь. Шутки у меня просто дурацкие. И песни тоже. Кто это написал: "Вы просите песен: их нет у меня!"?

— Ну, это я как раз знаю! — заявила Таня. — Ты слишком низко опустил планку.

— Значит, по новой поднимем на недосягаемую высоту, — Виктор стал разгружать сумку. — Мой лапки, а я буду вскрывать наши банки и резать сыр.

— А твои лапки в мытье не нуждаются? — Таня села поближе к включенной батарее, не раздеваясь и сжавшись в комочек, пытаясь побыстрее согреться.

— Стерильные от рождения, — Виктор опустился на пол возле нее и начал растирать ее пальцы. — Ну, что с тобой? Ты вся дрожишь… Ни леса не хочешь, ни красоты, ни гулянья… А ведь дождя как раз нет…

— Потом, — тихо отозвалась Таня и вновь опустила голову ему на плечо. — Ты сделай все без меня, ладно? Очень хочется есть…

Она долго не могла наесться и вместе с Виктором напилась, наверное, впервые в жизни. Он посмеивался, скрывая тревогу и замечая с несмелой просыпающейся надеждой, как Таня потихоньку розовеет, снимает с себя теплую кофточку, начинает улыбаться…. А желтые глаза затягиваются туманной поволокой легкой одури и беспамятства.

— Да ты, родная, оказывается, пить здорова! По-моему, тебе достаточно. Давай на сегодня завязывать, — сказал, наконец, Виктор, наклонившись к ней. — Женский алкоголизм — страшная штука! И неизлечимая, заметь.

— Ну надо же, сколько ты знаешь… — протянула Таня. — С виду и не скажешь.

Ее совсем разморило и клонило ко сну: веки смыкались, а ладони с невероятным трудом поддерживали отяжелевшую мордашку под подбородком. И тут Виктор с ужасом сообразил, что ей нельзя было давать пить. Нет, он все-таки законченный кретин! У него похолодели руки, и утешало только одно, если это можно было назвать утешением: пьяная Танька неспособна заметить его испуга. И ведь не спросишь у нее ничего! Если только так, невзначай поинтересоваться… Но и того сделать не удалось: едва добравшись до чердачка, Таня рухнула на диван и моментально заснула, уткнувшись носом в стену. До утра она опять не пошевелилась — как ей только удавалось? — и тихонько блаженно сопела, удивительно довольная и спокойная.

Виктор почти не спал. Коснувшись щекой подушки, он тотчас открывал глаза, в страхе смотрел на безмятежно посапывающую Таньку и снова ложился. И опять вскакивал. В конце концов, ему это надоело, и он пошел вниз покурить и привычным недавним воскресным маршрутом побродить от окна к столу и обратно. А вдруг Танька истечет к утру кровью?.. Разве здесь дозовешься на помощь? Лес кругом. На дачах давно никого нет. А вдруг… Да нет, непохоже. Спит вроде себе и спит. Или сама ничего не замечает? Ведь она совершенно пьяная…

К утру Виктор дошел до настоящего нервного истощения. Водки больше не было, сигареты, как назло, кончились, зато за окнами начинало слабо сереть: сквозь щели пробивались блеклые лучики. И Таня открыла желтые глаза. Виктор сторожил ее пробуждение, ждал его и панически боялся — такого ужаса он никогда в своей жизни не испытывал. Таня потянулась и посмотрела на него с недоумением.