Нагиб Махфуз - Шахразада. Рассказы

У старика сегодня веселое настроение, так что грех на него обижаться. Но он никак не умолкал:

— Хочешь знать правду? Ты ведь тогда мог жениться!

Я недовольно взглянул на него, а он продолжал:

— На твоем месте я бы обставил комнату — хотя бы в рассрочку — и привел невесту в семью, а потом уж пусть Аллах делает, что пожелает… Не сердись, но, по-моему, ты просто смирился с поражением без борьбы.

— Со злой судьбой не поспоришь.

А нашей семье было мало злой судьбы — к ней прибавились тайная неприязнь и недоброжелательность между Фикрией, Зейнаб и матерью.

— Выучись мы и начни работать, все было бы совсем по-другому. Да простит вас Аллах!.. — упрекала Фикрия.

— Время вашего отца было совсем другим, не то что сейчас. Не тревожьте его покой! — кричала на нее мать.

А Зейнаб вздыхала:

— Будь я посмелее, пошла бы работать служанкой…

— Господь наш принесет мне облегчение, послав смерть, — бормотала в ответ мать.

Что за дом несчастий и тоски! Когда же кончатся эти взаимные обвинения? Однако для меня эти женщины сохраняли свои лучшие чувства, нежность и любовь. Я — глава семьи и ее жертва. Насколько я питал злобу к ним всем, настолько же сочувствовал и печалился. Какой хорошей хозяйкой была моя мать! Как она была счастлива, живя с отцом! Но она никогда не могла представить такого печального конца их благополучной семьи.

Как-то раз в сердцах я спросил ее:

— Ну почему в нашем доме вечные ссоры?!

— Разве сделаешь мед из уксуса? — возразила она. — Да и ты сам…

— Я-то что?!

— Я ведь хочу, чтобы они вышли замуж, только ради тебя, правда…

— Интересно, если каким-нибудь чудом явится этот жених, где я найду им приданое? — съязвил я.

Она грустно вздохнула и замолчала, уходя от ответа, а я сердито переспросил:

— А в чем моя-то вина?

— Иди женись и брось нас на произвол судьбы! — сорвалась мать.

— Даже этого я не могу! — закричал я с отчаянием.

Злосчастный тот дом, что становится со временем все отвратительнее — те же лица, то же горе, те же лишения… Неужели у этой жизни нет конца! Ожесточенная Фикрия и эгоистичная Зейнаб — обе, против своей воли, не покидают дома из-за того, что в шкафу нет ни одного хоть сколько-нибудь приличного платья. Война продолжалась, цены росли, тревога копилась. Как-то я сказал матери:

— То, что нам прежде казалось нищетой, ныне стало роскошью, мы теперь должны стать крайне экономны в расходах.

— Но я ведь и так делаю все возможное!

— Да, не думал отец о будущем — да будет милостив к нему Аллах!

Она, как обычно, бросилась защищать его:

— Он не мог сделать больше того, что сделал.

— Ну да, много тратил, избаловал меня и, в результате, погубил мою жизнь!

— Неужели ты можешь упрекать его за то, что он любил тебя больше всего на свете?

— Лучше бы скопил денег, чтобы выдать замуж своих дочерей!

— Он собирался взять ссуду под часть пенсии, как только надо будет готовить приданое для одной из них…

Однажды начальник позвал меня к телефону. До меня долетел голос, заставивший сильно забиться мое сердце — Малика, любимая моя! Она назначила мне вечером свидание на улице ас-Сараййат… Я увидел ее, но в моем сердце не было ни искры надежды. Встреча после горького года жестокой и долгой разлуки! Вот снова передо мной прекрасное лицо и безумно влекущее к себе тело. Растерянно и смущенно она проговорила:

— Ты меня, конечно, забыл!

Мы шли рядом, и я говорил:

— Такой конец даже не приходил мне в голову…

— Я, когда ко мне сватаются, все время отказываю… Но как же мне сохранять стойкость перед шквальными порывами ветра?

— Мне стыдно, Малика.

— Неужели нет проблеска надежды?

— Дела все хуже и хуже…

Мы шли вперед в полном молчании, словно провожали в последний путь покойника, шли, пока не приблизились к площади Французской больницы. Она прошептала:

— Я могу сделать все, что ты мне скажешь.

Но я покачал головой, окончательно покоряясь судьбе:

— Мне нечего предложить. Было бы нечестно обманывать тебя. Я и так виноват, что погубил часть твоей жизни…

Вечер наваливался на нас всей своей тяжестью, и ничто, даже синие фонари светомаскировки, не могло разорвать густую сомкнувшуюся тьму… Мы должны были расстаться прежде, чем придем на улицу Аббасии. Смириться с разлукой, которая унесет с собой все. Мы остановились. Я спросил чужим голосом:

— Я заслуживаю в твоих глазах упрека, Малика?

Она отрицательно покачала головой, не произнеся ни звука. Наши руки встретились. Последнее, что я сказал, было:

— Я всегда буду желать тебе счастья…

И она ушла. А я не отрываясь смотрел вслед… Что дала эта встреча, кроме новых горестей? Лишь разбередила душу… Я стал еще больше ненавидеть все на свете, так что даже начал читать оппозиционные газеты, впрочем, без малейшего интереса к политике.

Как-то я спросил Али Юсуфа:

— Скажи мне, всезнайка: впереди у меня вечная холостая жизнь, так как же мне быть с половой проблемой?

Али громко рассмеялся:

— Тебе ничего не остается, кроме Умм Абдо!

Я опешил:

— Умм Абдо?

— А что? Она воспитывалась у вас, жалкое создание, но в ней есть искра жизни, почему бы и нет?

— Она же старше меня лет на десять…

— Ну я же не предлагаю тебе на ней жениться, устаз!..

…Во всей вселенной нет места, тронутого распадом и населенного снами наяву, подобного ветхому зданию на улице Абу Хода и кофейне «Ан-Наджах» на площади Армии. Что же еще остается одинокому отставнику?!.. Если бы у меня появилось много денег, то я бы отправился путешествовать и исколесил бы всю страну. И если бы на меня нежданно свалилось богатство, оставленное, к примеру, бразильским дядюшкой, то я бы объездил весь мир, чтобы жениться на прекрасной девушке… Как приятны мечты, и как они жестоки, ведь ты, Малика, живешь совсем рядом со мной, а я молчу и не делаю ни одного шага к тебе. Мы — дети одних и тех же воспоминаний и жертвы одной и той же старости, а сердце нашептывает мне, что ты все та же!..

Хамада ат-Тартуши радостно сообщил:

— Мой сын получил повышение — теперь он генеральный директор.

Я поздравил его и заключил:

— Сегодня вечером кофе и сандвичи за твой счет.

— Только кофе! — решительно возразил он.

— Послушай, а ты все еще спишь со своей женой?

Хамада засмеялся:

— Странный вопрос.

— Я, конечно, прошу извинения, но он меня волнует.

— Когда захочу, — лаконично ответил Хамада, а потом добавил, — частенько есть сила, но нет желания…

Потом он продолжил с состраданием в голосе:

— И как это тебя миновал брак? Я не знавал человека со столь нежным отношением к женитьбе!

Я горько пояснил:

— Вплоть до прошлого года мне надо было содержать семью, а каждое повышение жалованья съедала растущая дороговизна.