Александр Архангельский - Цена отсечения

Но как только живот у девчушки раздулся, стал похож на маленький мячик, Таня сразу же сдалась. Чем тверже был Анин живот, тем мягче становилось отношение и тем чаще Татьяну хвалил духовник. Она легко обнимала невестку, ощущала ее твердую округлость, и сердце матерински билось над внучатым пл о дом; такое удовольствие, не передать. Когда же малыш стал вздыбливать ножками-ручками и без того уже звонкое пузо, Таня слегка помутилась в рассудке, начала переживать состояние Анюты – как свое. Стала немного беременной – вместе с ней.

А что творилось во время родов! они же начались внезапно, Швейцария накрылась медным тазом! Вспомнишь – вздрогнешь. Таня приказала включить мигалку, следом за «скорой» понеслась в роддом, прорвалась в родильную палату и стала метаться, срываясь то в слезы, то в смех. Аню вырвало зеленоватой жижей – не удержала рвоту и Татьяна. Андрюха думал отсидеться в приемном покое; мать впихнула его насильно, посадила рядом с юной женой, приказала: держи ее за руку, жми сильнее, ей от этого будет легче! Незнакомый евреистый врач отговаривал: ну не надо, ну прошу вас, женшчина , он же еще мальчишка, они брезгливые, потом к жене не сможет подойти, будет вспоминать, как это все оттуда лезло. Ничего, подойдет! А нет – и не надо, справимся сами…

Татьяна пошла наблюдать за процессом, а Томский удалился в кабинет. Необходимости работать не было, от оперативного управления он давно отошел, только общий контроль и присмотр, но привычка – вторая натура. Включил телевизор на Блумберге – высветился скучноватый фон: кисейными лентами тянутся цветные строки; как на вокзальном табло, продолговато прокручиваются цифры. Пробежался по основным котировкам. Заглянул на форум.

11:11 BUGULMA

Сметать будут почти все – денег валом – а фишек мало!!! Раллий будет долго!!!!

11:12 Fire2k

СибиряК насдак 2400 это да, согласен….кто-то наепнёца: не сейчас, конечно.

11:13 $$$$$$$$$$$$$$$$$$$$/

Виктория, а вдруг у нас общий прадед!? во как_)))

11:17 stinker

это писээээц… Все с корабля пока не поздно!!!

11:19 Клещ

НЕФТЬ!!!!!!!!!!!

Бедные ребята! Болтают, нервничают, продают, покупают, советуются, друг друга выручают, потом пускают по ложному следу и в последнюю секунду швыряют подсказку, как спасательный круг. Попутно кадрятся. И все – обман. Нет у них личной жизни. В пять сорок пять закроются торги, они переползут на форекс, чтобы торговать деньгами. Доллары на евро, евро на йены, йены на франки. И тоже будут дергаться, надеяться, гадать: где пробьется уровень поддержки, какое разрешить плечо, от скольких пипсов допустим спред? В час-два ночи отвалятся в постель; в глазах по-прежнему искрит; привидится обвал и крушение рынка – проснутся в холодном поту, сердце колотится, на часах четыре утра, и уже не уснуть.

Кто виноват, что эти – опоздали? Точно что не Томский. Так уж устроена жизнь. Каждому поколению – свой кнут и свой пряник. Эти – выросли в покое и достатке, зато не получат простора, будут частью чужого замысла. А мог ли думать Дрюпочка Томский, что будет сидеть на Рублевке, посреди четырех гектаров, дом с колоннами, настоящий замок? Никакой Рублевки не было. Не было з а мков. Был выжженный, желто-белый город бахчевых, Чарджоу. Всеобщий дух лепешек и зеленого чая, пахнущего горькими сухофруктами. Излет пятидесятых, детский дом для больных скалиозом. Жизнь заранее лепила его для будущего; он тогда не знал, что это – Промысел.

Днем их голенькими клали в гипсовые формы; они лежали неподвижно, как ракушки в известняке; жирные мухи норовили сесть на пипу, пот щекотно стекал по ребрам под спину; к концу сеанса гипсовые формы превращались в ванночки с горячим соляным раствором. Все время хотелось покушать; что за еда бахчевые? поздним летом и осенью липкие «колхозницы»; зимой – соленые арбузы, закатанные в банки, как помидоры или огурцы; на сладкое сушеные семечки. Поэтому главные люди в Чарджоу – блатные; у них тельняшки, фиксы и наколки, они держат местный рынок и могут угостить кониной, провяленной до черноты; ее можно долго сосать и тереть зубами; а иногда они дают забесплатно забросить под язык зеленоватый душистый кайф.

В середине девяностых Томский приказал узнать: что стало с пацанами? Лучше бы не узнавал. Ему тогда пятидесяти не было, а все уже перемерли. Все. Кто заразился лагерным туберкулезом. Кто спился. Двое встретились на урановой зоне, под Челябой; Рахмонов за убийство, Иванов за групповуху. Убийца прикрыл насильника, не отдал петушить; через неделю одного обнаружили на хоздворе со ржавым гвоздем в ухе, а другой случайно свалился в шахту. Шешерин скончался от запущенного сифилиса; Серегу Пашкова нашли по запаху через неделю после смерти; он пил в одиночку, перебрал, случился приступ, а телефон был отключен за неуплату.

И Томский должен был плохо кончить. В восемь лет он сделал первую наколку на предплечье, блатные ему показали, как надо залазить через форточку в квартиру. Когда Шешерин плюнул ему в морду, Томский пошел в слесарку, взял ржавый напильник без ручки, вернулся, встал перед Шешериным на одно колено, и пока тот тупо на него глядел, пригвоздил шешеринскую ногу к земле – напильник прошел сквозь подметку сандаля. Кровь ударила вверх, как водяной вонтанчик на улице, попала в ноздрю…

Судьба была предрешена; вмешался случай. Дрюпочка отлично считал. По разнарядке в детский дом пришли контрольные вопросы матолимпиады; пожелтелый, усохший директор-туркмен вызвал Томского, усадил за столик у окна, лично устроил хороший сквозняк, чтобы мозги работали, и приказал: Дрюпа, решай! только правильно решай, слышишь меня, мальчик? И поцеловал его в макушку. Почему-то запомнилось: столик был светлый, лакированный, лак весь потрескался, а в нескольких местах пожух и вздулся. И еще был запах жаркой свежести. И трепыхалась короткая, выцветшая добела занавеска.

Потом была победа, прекрасная столица их республики, вся пестрая от полосатых шелковых халатов, красивая грамота с белым профилем Ленина, переезд в московский интернат для юных физиков и математиков; учеба, учеба, учеба; жадное счастье познания; а потом учеба кончилась, и пришлось выбирать. Или наука, голод, общежитие. Или заработки, схемы и аферы. Он выбрал то, что выбрал. И никогда не позволял себе об этом сожалеть. Хотя и каялся за прегрешения.

И о чем сожалеть, если все получилось? Прошлое слиплось и ссохлось в комок, отброшено, как грязное белье в стиральную машину; щелк! и бодро пенится вода, смывая все дурное без остатка. Он смог, состоялся; пока все раболепно протирали брюки в бесконечных трестах, занимали денег в кассе взаимопомощи, мелко воровали финскую бумагу, распределяли в очередь заказы с синеватой курой, золотыми шпротами и гречкой, он – жил. Просторно, не робея. Это ведь особое искусство – жить с размахом. Это счастье.