Стивен Крейн - Алый знак доблести

У какого-то раненого башмак был полон крови. Он прыгал на одной ноге, как расшалившийся школьник. И при этом истерически смеялся.

Другой бранился, божась, что ему прострелили руку только из-за дурацкой нераспорядительности командующего армией. Третий шагал, самодовольно выпятив грудь - точная копия тамбурмажора. На лице застыла жуткая гримаса приправленной весельем боли. Срывающимся дискантом он на ходу выкрикивал куплеты:

Эх, заводи победную,

Пуль у нас полно!

Два десятка мертвяков

Запекли в… пирог!

Многие ковыляли и подпрыгивали в такт мотиву.

Шел в этой толпе раненый солдат, чье лицо отметила серая печать смерти. Рот у него был крепко сжат, зубы стиснуты. Скрещенные на груди руки обагряла кровь. Он как будто ожидал удобной минуты, чтобы грохнуться наземь. Двигался солдат так, словно при жизни превратился в призрак; горящий его взор был устремлен в неведомое.

Иные брели неохотно, проклинали свои раны, винили в них всех и вся.

Двое рядовых несли офицера. Тот непрерывно бушевал:

- Джонсон, да не тряси ты меня так, болван чертов! - кричал он.- Нога у меня не железная, понимаешь ты это? Не умеешь нести по-человечески, убирайся к дьяволу, пусть несет кто-нибудь другой.

Он орал на медлительную толпу раненых, загораживающих дорогу его носильщикам.

- Да пропустите же, будьте вы все прокляты! Сию минуту пропустите!

Солдаты нехотя расступались, отходили к обочинам. Пока офицера несли мимо них, они отпускали ехидные замечания на его счет. Взбешенный, он выкрикивал угрозы, а они посылали его к чертям в пекло.

Один из носильщиков, согнувшийся под тяжестью офицера, сильно толкнул плечом призрачного солдата, чей взор был устремлен в неведомое.

Юноша присоединился к раненым и дальше пошел вместе с ними. Искалеченные тела этих людей говорили о той страшной машине, которая их так перемолотила.

Иногда в толпу врывались скачущие верхом адъютанты и ординарцы, раненые отбегали в стороны, осыпая всадников проклятиями. Сквозь печальную процессию то и дело быстрым шагом проходили вестовые, а иногда ее с лязганьем и стуком взрезали мчащиеся батареи; при этом офицеры орали и требовали быстрее очистить путь.

Рядом с юношей медленно брел оборванный солдат, с ног до головы в пыли, запекшейся крови и пороховой гари. Он со смиренным доверием слушал бородатого сержанта, который повествовал об ужасах сражения. На худом лице оборванного застыло выражение страха и восторга. Вот так парень в деревенской лавке слушает, стоя среди сахарных голов, всякую небывальщину. На рассказчика он смотрел с молитвенным восхищением и разинутым ртом. Настоящий деревенский облом.

Заметив это, сержант прервал свою потрясающую историю и насмешливо бросил:

- Закрой рот, приятель, не то муха влетит!

Сконфуженный солдат замедлил шаг.

Немного выждав, он присоседился к юноше и стал делать неловкие попытки завязать дружеский разговор. Голос у него был девически-нежный, взгляд - просительный. Юноша с удивлением отметил про себя, что его спутник дважды ранен: голова у него была обмотана окровавленной тряпкой, простреленная рука висела, как сломанная ветка.

Сперва они шли молча, потом оборванный солдат набрался духа и робко сказал:

- Вот это была драка так драка, верно я говорю?

Юноша, погруженный в свои мысли, поднял глаза на окровавленное страшное лицо, с которого на него смотрели по-овечьи кроткие глаза.

- Что?

- Вот это, говорю, была драка так драка.

- Да,- коротко ответил юноша. Он прибавил шагу. Но тот изо всех сил старался не отставать. Вид у него при этом был виноватый, но в душе он, очевидно, считал, что стоит им немного поговорить - и юноша поймет, какой его спутник славный парень.

- Да, драка была что надо, верно я говорю? - произнес он тоненьким голоском и, расхрабрившись, продолжал: - А уж как ребята дрались, ну, провалиться мне на месте, лучше просто не бывает! Господи, как они дрались! Я-то, конечно, знал, когда дойдет до настоящего боя, они себя покажут. До сих пор им вроде негде было развернуться, но нынче они маху не дали. Я-то всегда это понимал. Они за себя постоят, будьте спокойны. Настоящие бойцы, тут ничего не скажешь.

Он глубоко вздохнул, пытаясь выразить смиренное свое восхищение. В который раз поглядел на юношу, ожидая ободряющего слова. Не услышав его, все равно продолжал говорить, увлеченный тем, о чем рассказывал.

- Я как-то перекинулся словечком с их дозорным, он из Джорджии родом, так этот дозорный мне говорит: «Ваши парни, чуть заслышат пушку, так побегут не

хуже зайцев»,- говорит он мне. А я говорю: «Может, и побегут, только что-то не похоже. А вдруг,- говорю я ему,- ваши парни, чуть заслышат пушку, так побегут

не хуже зайцев, что тогда?» Он давай смеяться. А что же вышло на поверку? Побежали наши парни? Нет, нате-ка выкусите, они дрались, и дрались, и дрались!

Его некрасивое лицо светилось любовью к армии, которая воплощала для него все, что есть в мире сильного и прекрасного.

Потом он взглянул на юношу.

- Ты куда ранен, друг? - спросил он с братской приязнью.

Юноша мгновенно похолодел от страха, несмотря на то, что все значение этого вопроса дошло до него не сразy.

- Что? - переспросил он.

- Ты куда ранен? - повторил оборванный.

- Да вот,- начал бормотать юноша,- я… я был… то есть… я…

Он круто повернулся и шмыгнул в толпу. Лицо его пылало, пальцы нервно теребили пуговицу мундира. Опустив голову, он стал рассматривать эту пуговицу, словно видел ее впервые.

Оборванный солдат растерянно смотрел ему вслед.

Юноша все отступал и отступал, пока его оборванный спутник не исчез из виду. Тогда он вновь зашагал вместе со всеми.

Но вокруг него зияли раны. Огромная людская толпа кровоточила. После только что заданного вопроса юноше стало мерещиться, будто его позор уже ни для кого не секрет. Он украдкой оглядывал своих теперешних спутников, проверяя, не читают ли они постыдную надпись, которая жгла ему лоб.

Порою он начинал завидовать раненым. Думал, что этим солдатам с изуродованными телами выпала особая удача. Жаждал получить рану - алый знак доблести.

Рядом с ним, как неотступный упрек, шел солдат-призрак. Его глаза по-прежнему были устремлены в неведомое. Всякий, кому случалось взглянуть в это серое жуткое лицо, невольно замедлял шаг и приноравливался к его похоронной поступи. Солдаты обсуждали, насколько тяжело он ранен, обращались к нему с вопросами, не скупились на советы. Он угрюмо отмахивался от всех, показывая знаками, что просит оставить его в покое. Тени у него на лице стали еще гуще, плотно сжатый рот словно старался удержать стон отчаянья. Движения этого человека были по особенному осторожны, как будто он боялся прогневить свои раны. И чудилось, что он все время присматривает для себя место: так люди выбирают место для будущей своей могилы.