Дон Делилло - Mao II

— Он говорит очень понятно. Тоска по Мао захлестнет весь мир.

Типично мужская цветистая брехня. Но Брита ничего не говорит — что она может сказать? Дощелкивает пленку. Остается один кадр. Повинуясь внезапному порыву, она подходит к мальчику у двери и снимает с его головы мешок. Срывает, бесцеремонно бросает на пол. С ее губ не сходит улыбка. Она отступает на пару шагов назад. И фотографирует мальчика.

Она делает это, потому что считает нужным.

Мальчик реагирует не сразу. Медленно окидывает ее умным и презрительным взглядом. Нарочно демонстрирует, как ходят под кожей желваки. Он очень смуглый, в рубашке, к которой булавками пришпилен портрет отца. Взгляд смертоносный, другим словом не назовешь, — но одновременно спокойный, расчетливый. Он знает Бриту. Он хочет ей внушить, что много о ней думал, что взрастил в себе ненависть к ней. Волосы у него нечесаные, слипшиеся под мешком; он ненавидит ее не потому, что был ею унижен, но потому, что знает, кто она такая, и в его всеведении есть удовлетворенность, во взгляде — злоба. Вот что случается с душой, когда ее раны латают ненавистью и гневом.

Она видит по его глазам: решение принято, огонь запылал, предохранитель снят. Мальчик кидается на нее. Защищая фотоаппарат, она поворачивается к мальчику плечом. Мелькает мысль: "Ничего, через несколько секунд переводчик разнимет". Мальчик изо всей силы толкает ее в плечо, тянется к фотоаппарату, Брита в ответ делает выпад локтем, промахивается, бьет мальчика по лицу.

Пауза — все задумались. Возвращаются мыслями к тому, что произошло. У Бриты бешено колотится сердце.

Она ждет, что мальчик в поисках объяснения посмотрит на отца. Но мальчик глядит только на нее: холодно, с новым презрением, с новым чувством превосходства, которое примешивается к обычной ненависти; она отрешенно наблюдает, как он опять готовится к нападению.

Абу Рашид что-то говорит. Опять повисает пауза. Переводчик повторяет его фразу, мальчик, помедлив, подбирает с пола свой мешок и уходит.

Брита неспешно укладывает аппаратуру в кофр. Слышит со двора, как мальчики хором декламируют урок. Ступая как во сне, чуть ли не выпорхнув из своего тела, она подходит к Рашиду и пожимает ему руку, представляется — и не просто представляется, произносит свое имя по слогам.

Внизу, прижав к груди бутылку с водой, стоит полутораухий проводник.

Брита остановилась в Восточном Бейруте, в квартире, принадлежащей приятелю приятеля. Гостиницы либо разрушены, либо разграблены, либо заняты сквоттерами, а квартира пустует уже больше года; в общем, она здесь живет, а в данный момент опять сидит на балконе. Час поздний; она поела, приняла ванну, прочитала в журнале статью о Бейруте — о чем еще читать, думать, говорить в таком месте? Спать ей, в сущности, не хочется. Впрочем, тут все равно спокойно не поспишь. Каждую ночь прерывистый лай автоматных очередей, с восточной стороны, совсем близко — постоянное неясное громыхание, точно сами горы глухо звенят. Порой раздается одинокий выстрел — кто-то решил расстаться с жизнью или два наркодилера не поладили; не нравится ей лежать в постели, когда в любую минуту может начаться пальба. Даже в тишине — а тишина время от времени наступает — Брита ловит себя на том, что придирчиво вслушивается в безмолвие, нервно ждет, когда возобновится грохот, такой, будто ящики спихивают по лестнице. И потому она в очередной раз выходит на балкон, полураздетая, мечтая окунуться в город с головой, почувствовать, как льнет к коже его пороховой воздух.

Она видит, как мерцающие огоньки, взлетая с берега, описывают над крышами длинные бесплотные дуги и исчезают в рваных облаках черного дыма, летящих по низкому небу. Под балконом проезжает фургон; люк на крыше открыт, из него высовывается кучерявый парень в переливчатом спортивном костюме, удерживая на плече реактивный гранатомет примерно семи футов в длину. Чувствуя себя — по крайней мере в данный момент, — Фаллическим Властелином Леванта. Со всех сторон голоса — это радио, началась передача, когда слушатели звонят прямо в эфир, транзисторы притулились птицами на соседских балконах, радиослушатели говорят о Бейруте — других тем нет.

Ей хочется, чтобы город поглотил ее с головой. Чтобы на нее со всех сторон, как в суперсовременном кинотеатре, обрушивались необыкновенно мощные, усиленные компьютером впечатления.

Брита возвращается в комнату, обнаруживает бутылку дынного ликера "Мидори". Неужели такой ликер существует? Она видела его рекламу в аэропортах и дворцах конгрессов — в этих проходных дворах мира, но всегда считала ее пустой декорацией, яркой неоновой надписью, восседающей на линии горизонта. И вот ей попалась самая настоящая бутылка этого пойла в чужой брошенной квартире. Где еще, если не здесь? В том месте, которое по любым меркам находится за гранью реальности. Брита наливает себе немного, выходит со стаканом на балкон. Вдали ревут сирены. На стене здания напротив — наслоения граффити, толстые напластования имен, лозунгов и дат; даже в сумерках заметно, что Али 21 пробрался и в христианский сектор. Он присутствует здесь по-французски и по-английски, в виде свежих неуклюжих каракулей.

"Али 21 против всего мира".

Город озаряет краткая серебристая вспышка; разлетаются во все стороны, а потом гаснут раскаленные светлячки. Отовсюду взывают радиоголоса. Бейрут, Бейрут. Они берут ее в кольцо, наваливаются со зловещей настойчивостью. Люди звонят из подвальных бомбоубежищ: лица в тени, одежда потемнела от обильного пота, спящие дети свернулись калачиком, обняв свои военные игрушки. Помолись за всех заложников, спрятанных на черный день в кладовках и туалетах. Помолись за всех младенцев, лежащих в тряпичных гамаках. Помолись за всех беженцев, за всех их мертвецов и потерпи до конца артобстрела. Война, так ее и так, — очень простая штука. Лунная часть наших душ видит сны об опустошенных странах. Брита слышит голоса, перекликающиеся над городом, сровненным с землей. Бейрут — наш единственный язык.

Она допивает зеленый пенный ликер и уходит в комнату — пора спать. Не позже семи надо собраться и отправиться в обратный путь. Хватит с нее Бейрута.

Примерно через час ее что-то будит. Она вновь выходит на балкон, говорит себе: "Держи ухо востро". Почти четыре утра; она чувствует, как земля содрогается под чем-то тяжелым, аж стонет. Перегнувшись через перила, видит: на ее улицу, изрытую лунными кратерами, из-за угла выезжает танк. Танк пыхтит, водит вверх-вниз стволом пушки. Брита чувствует, как мозг переполняется адреналином, но остается на балконе, ждет. Насколько она может судить, это старая советская "тридцатьчетверка", изгвазданный и израненный антиквариат, раз двадцать пять проданный и угнанный, сменивший много партий, режимов и религий. Никаких опознавательных знаков — разве только граффити, бессчетные слои надписей и картинок. Танк движется по улице, и она слышит голоса, видит, что за ним идут люди. Хорошо одетые мирные граждане — беседуют и смеются, два десятка взрослых, две дюжины детей, преимущественно девочки в нарядных платьях, белых гольфах и лакированных туфельках. Поразительно — кто бы мог подумать: это же свадебная процессия! Жених и невеста с фужерами в руках, кое-кто из девочек держит бенгальские огни, брызжущие восторженными искрами. Гость в бледно-салатовом смокинге, с длинной сигарой в зубах, огибает воронку, пританцовывая, и дети радостно визжат. У невесты красивое платье, лиф отделан аппликацией из атласа — невероятно, сколько в этой девушке жизни. Да и другие будто не отсюда — будто поднялись надо всеми границами и при этом ничуть не удивляются, что оказались здесь, среди руин. Поглядеть на них — словно бы так и надо, чтобы свадебная процессия во всем своем великолепии шествовала в сопровождении вольнонаемного танка. Горят бенгальские огни. У других детей в руках букетики из роз и папоротника. Брита вцепилась в перила. Подмывает пуститься в пляс, расхохотаться, спрыгнуть с балкона. Ей охотно верится, что она тихо приземлится в гуще процессии и вместе с ней дойдет в пижамной куртке и трусиках до самого рая. Танк проезжает прямо под ней, видна грубо разрисованная турель, Брита ныряет в комнату, наливает еще стакан дынного ликера и выходит поднять тост за молодых, кричит им "Bonne chance" и "Bonheur", "Good luck", "Salam" и "Skcl", и турель начинает поворачиваться, и ствол медленно ходит туда-сюда, словно отпускает пошлые шуточки насчет медового месяца, и все смеются. Жених поднимает бокал, салютуя полураздетой иностранке на балконе верхнего этажа, и свадьба удаляется в ночь; замыкает колонну джип с торчащей из заднего окна безоткатной пушкой.