Сол Беллоу - Приключения Оги Марча

— О чем они думают! Только взгляни, что ее заставляют делать! Где этот сукин сын?

К нам вышла жена директора в домашнем платье. Она старалась держаться уважительно, но без подобострастия; лицо ее побелело, однако сохраняло боевое выражение, несмотря на внутреннюю дрожь; отвечала она четко и высокомерно.

— Это ваша затея? — заорал Саймон.

— Никто не заставляет миссис Марч делать то, чего она не хочет. Она сама попросила. Ей полезно чем-то заниматься.

— Попросила? Знаю, как их просят — они просто боятся отказать. Хочу, чтобы вы знали: моя мать не будет работать за десять, двадцать, тридцать центов или за доллар в час. Все, что ей нужно, она получит у меня.

— Не кричите. Здесь находятся очень чувствительные и легковозбудимые люди.

Я видел, как в коридоре останавливались и сбивались в кучку слепые, а рубившая в кухне мясо крупная, с неряшливо убранными волосами кухарка повернулась в нашу сторону, не выпуская из рук нож.

— Саймон, действительно я сама попросила, — сказала Мама, но не смогла произнести эти слова убедительно — ей всегда не хватало твердости.

— Успокойся, — произнес я и, кажется, добился некоторого эффекта.

Похоже, ему не удавалось выразить первый порыв сердца, не затронув при этом болезненно напоминавшее о себе самоуважение. Бросая незаслуженные проклятия, словно Валаам [172] Валаам — месопотамский волхв-прорицатель. За богатые дары собрался помочь царю моавитян и проклясть израильтян, но сам Бог помешал ему произнести проклятия. , он, в отличие от последнего, не имел той внешней поддержки, которая помогла бы ему изменить свою позицию на прямо противоположную, и еще больше запутывался в своем своеволии. Он не мог заступаться за Маму, не требуя, чтобы на него смотрели с уважением.

Затем Саймон подошел к шкафу посмотреть, на месте ли вещи, переданные Маме Шарлоттой, — туфли, сумка, платья, и обнаружил отсутствие легкого пиджака — тот был велик Маме и сидел на ней плохо.

— Куда делся пиджак?

— Я отправила его в чистку. Ваша мама пролила на него кофе, — объяснила жена директора.

— Это правда, — подтвердила Мама своим четким, немелодичным голосом.

— Когда пиджак вернут, я его немного ушью, он широк ей в плечах.

Саймон молча смотрел на шкаф, в его глазах застыли ярость и отвращение.

— Если нужно что-то переделать, она может обратиться к хорошему портному. Я хочу, чтобы она достойно выглядела.

Он каждый раз оставлял ей деньги — долларовыми купюрами, чтобы не обманули со сдачей. И дело тут было не в доверии директору и его жене — просто они должны были понимать: он не собирается рассчитывать на их честность.

— Я хочу, чтобы она ежедневно гуляла.

— Это зафиксировано в распорядке, мистер Марч.

— С распорядком я знаком. Вы соблюдаете его, когда вам удобно. — Я тихо заговорил с ним, и он ответил: — Все нормально. Помолчи… Я настаиваю, чтобы по меньшей мере раз в неделю ее возили к парикмахеру.

— Муж отвозит всех дам вместе. Он не может сопровождать каждую в отдельности.

— Наймите еще одного человека. Можно найди девушку из старших классов, которая ездила бы с ней раз в неделю. Я вам плачу. И хочу, чтобы о ней заботились. Я скоро женюсь.

— Постараемся удовлетворить ваши требования, сэр, — ответила женщина, а Саймон, уловив в ее голосе насмешку, хотя внешне она оставалась невозмутимой, внимательно посмотрел на нее, что-то пробормотал и приподнял шляпу.

— До свидания, Мама.

— До свидания, мальчики.

— И уберите этот хлам, — приказал Саймон, сдергивая одеяло, отчего все булавки рассыпались.

Он вышел, а женщина ядовито заметила:

— Надеюсь, хотя бы ФДР [173] Имеется в виду Франклин Делано Рузвельт (1882–1945) — 32-й президент США. лично его устраивает.

С наступлением холодов дела у Саймона пошли в гору, деньги умножались, и он повеселел. Свадьба справлялась пышно-в главном танцевальном зале крупного отеля. Для приема гостей сняли и губернаторские номера люкс, в них и Саймону с Шарлоттой предстояло провести первую брачную ночь. Я был шафером, Люси Магнус — подружкой невесты. Саймон потащил меня брать напрокат смокинг, который так ему понравился, что он не долго думая купил его. В день свадьбы Мими помогла мне вдеть запонки в крахмальную рубашку и завязать галстук. Мой сосед Кайо Обермарк сидел на моей кровати, свесив толстые голые ноги, и наблюдал за процессом, смеясь подкалываниям и шуткам Мими насчет свадьбы.

— Вот теперь ты и сам точно жених, — говорила Мими. — Может, и ты вскоре туда же, а?

Схватив пальто, я поспешил прочь, поскольку должен был еще доставить Маму. Для этой цели в моем распоряжении имелся «понтиак». Маму поручили мне. Я должен был не спускать с нее глаз. Саймон распорядился надеть на нее темные очки. День выдался морозный, ветреный, ясный; зеленые волны вздымались, разбиваясь в пену о скалистый берег.

И вот она перед нами — горделивая громада высококлассного отеля, величественный монолит вкупе с бесконечным множеством мраморных деталей — непомерной величины цветочные вазы, статуи, отполированные до блеска металлические поверхности, и теплая роскошь внутри — даже подземный гараж окутывал тебя мягким теплом. А выйдя из белого лифта, ты вступал в Альгамбру из роз, ячеистых потолочных сводов, позолоты и слоновой кости. Овеваемый ароматом тропических растений, утопая в коврах, ты шел по просторным коридорам, ощущая единственную цель всего этого великолепия — угодить тебе, окружив максимальным комфортом. Окружить им твое тело, взлелеять его, искупать в роскоши, окутать мягкими покровами, припудрить пухом благовоний, приготовляя к шелковому блаженству отдыха, погружая в него и насыщая им. Я был в Шёнбрунне и в мадридском дворце Бурбонов, видел, как и чем украшают свое местонахождение власть имущие, но роскошь, ставшая властью сама по себе, без каких-либо внешних ее проявлений и целей, — дело совсем другое. Вернее, цели, возможно, и существуют, но хитросплетение их столь обширно и загадочно, что кажется поверхностным и несущественным. И каково тебе очутиться под этой властью? Я знаю, какие чувства охватывают тебя в старом городе вроде Рима или Венеции: когда видишь вокруг стены, за которыми некогда обитали великие, кажешься себе песчинкой, случайным пятнышком, на секунду мелькнувшим в поле зрения, почти бесцветным, эфемерным, призрачным, порождением их фантазии. Но даже противясь этому умалению, я могу оценить величие древних останков, памятников искусства, благородных следов прошедших эпох. Отдаваясь же во власть современной роскоши, вливаясь в армию ее работников и служащих ей инженеров, ты понимаешь, что славу здесь обретают сами вещи, человеку же никогда и близко не сравняться с их нагромождением. Разве можно уподобиться величию бесчисленных ванн с неиссякаемым током горячей воды, всевластию системы кондиционеров и всей этой хитрой механике? Иное величие не допускается, а непокорный, отказывающийся пользоваться всем этим или все это отвергающий, вызывает лишь беспокойство и раздражение.