Сол Беллоу - Приключения Оги Марча

Отношение к этому я еще не выработал. Мне до сих пор неясно — «за» я или «против». Но как формируется отрицание и упорное желание его отстаивать? Когда человек делает выбор или чувствует свою избранность? Бывает, он слышит голоса, ощущает в себе мощь святости, талант оратора, поэтический дар Горация, волю камикадзе, и тогда говорит себе: «Ich kann nicht anders [174] Я не могу иначе (нем.). , и да поможет мне Бог». Но почему именно я не могу поступить иначе? Может, существует некое тайное послание, с каким человечество обращается к несчастному избраннику, неспособному ему отказать? Может, уклоняясь от некой необходимости, но понимая ее насущность, человеческое большинство выбирает из своих рядов кого-то одного, обязанного сохранять верность поставленной цели? Это ли, другое, но, преодолевая массу препятствий, кто - то становится образцом.

По-видимому, Саймон, почувствовав мою внушаемость, понял, что на роль образца могу сгодиться и я. Ей-богу, существуют же и ныне правила, забытые и невостребованные, жаждущие найти применение. Вот он и пожелал начать с меня.

Саймон счел необходимым женить меня на Люси Магнус, у которой денег было даже больше, чем у Шарлотты. Вот как он обрисовал мне мое будущее: я смогу закончить свой курс предварительной юридической подготовки и поступить в вечернюю юридическую школу Джона Маршалла, а в дневные часы работать у него. Он будет оплачивать мое обучение и выдавать мне восемнадцать долларов в неделю. В конце концов я стану его партнером. Если же его бизнес мне не подойдет, мы сможем, объединив средства, заняться недвижимостью или, допустим, вложить деньги в промышленность. Если же я выберу адвокатское поприще, мне не придется заниматься мелким крючкотворством, всякими там несчастными случаями и прочими ерундовыми делами за пустяковый гонорар. Мужу Люси Магнус такое не пристало. А кроме того, хотя лично ему и не очень нравится, как выпирают ее ключицы в вечернем платье, она весьма недурна и совсем не против выйти замуж. Он поможет мне в период ухаживания. О расходах я могу не беспокоиться, он предоставит в мое пользование «понтиак», чтобы вывозить ее в свет, начнет всячески восхвалять меня в кругу ее родственников, уничтожит все препятствия на моем пути. От меня требуется лишь не портить игру, стать для них желанным зятем и, насколько это возможно, укрепиться в данной роли. А так — дело верное.

Мы были с ним вдвоем в губернаторском номере — бело - золотой комнате с тяжелыми зеркалами на шелковых шнурах и кроватью в стиле Людовика XIV. Выйдя из стеклянной душевой кабины и обсохнув в толстом махровом халате, он облачился в черные носки и крахмальную рубашку и сейчас лежал, покуривая сигару, и излагал мне этот план с жесткой и четкой практичностью. Распростертое на постели крупное его тело было обнажено ниже пояса. Но не любовь к удобствам и роскоши хотел он мне внушить — он учил меня действовать: не теряться в путанице альтернатив, а, следуя его примеру, ухватывать суть, не размениваясь на финтифлюшки, и в результате достигать желаемого. Таково было его убеждение и, до некоторой степени, мое. Почему бы мне и не жениться на дочери богача? Если не понравится во всем повторять Саймона, разве я не могу построить свою жизнь иначе? Разве невозможно по-другому вскочить на подножку поезда, идущего к роскоши? Ну а если учесть, что Люси отличается от своей кузины, так почему бы и нет? Я был склонен внимательно рассмотреть его предложения и обернуть их к своей пользе. Я так долго повиновался ему, исполняя его распоряжения, тратил на это столько времени, так почему бы не получить за это плату в положенный срок, не скрепить наши отношения официально? К тому же, надо признать, следовать за ним меня толкает и любовь, которую я к нему питаю, и горячее сочувствие его взглядам, хотя в глубине души я их не разделяю. Тем не менее важность, которую он придавал моему отставанию хоть на шаг, и мое упрямство, заставлявшее меня ему противостоять по различным причинам, теперь наконец отступили. Я перестал с ним спорить, и он начал говорить со мной необычно ласково.

Он скатился с кровати, чтобы довершить одевание.

— Теперь будем вместе наведываться в разные места. Я все думал, когда ты наконец начнешь проявлять здравомыслие и начнешь ли, боялся, что так и останешься дурак дураком. Вдень-ка мне запонку с изнанки. Теща подарила! Господи, где же выходные туфли? Всюду эта папиросная бумага валяется — ничего не найдешь! Куда бы ее деть? Сунь в корзину, пусть губернатор выбросит! — Он издал смешок, нервный, возбужденный. — Наш мир еще не устоялся, не застыл. В нем есть простор, есть пустоты, если знать, куда сунуться. Посмотреть внимательнее, так место найдется. В конце концов, Хорнер тоже еврей, и, возможно, начинать ему было не легче нашего, а теперь — поди ж ты: губернатор.

— Ты попробуешь заняться политикой?

— Не исключено. Почему бы и нет? Все зависит от того, как пойдет. Дядя Арти знает парня, которого назначили послом, потому что он много жертвовал на избирательную кампанию. Двадцать, тридцать, сорок тысяч — что это для человека с деньгами!

Правда, при слове «посол» ныне представляется не Гвиччардини, с хитрой миной возвращающийся из Франции, не русский посланник в Венеции, не очередной Адаме — значение этого поста как воплощения государственной мощи теперь умалилось, торжеством посла становится не шествие по ковровой дорожке для вручения верительных грамот, а скорее очистка водопроводных труб где-нибудь в Лиме, чтобы не заржавели.

Саймон, уже во фраке, оглядывал себя то в одном, то в другом зеркале, поправлял манжеты, вздергивал подбородок, освобождая крепкую шею от тугого жабо, и казался более уместным в этих номерах, чем губернаторы, для которых они предназначались. Попасть сюда, не будучи даже кандидатом, значило обладать силой и возможностью оставить далеко позади их всех, даже без особых стараний, не вступая на утомительное поприще политической деятельности. Он уловил изменчивость вещей, а теперь и я уверился в том, что пределы, установленные происхождением, — лишь мнимость. Так считают в высших сферах. Не скажу, что я полностью разделял его пыл, горячность жеребца, рвущего постромки, но рядом с ним стал менее скованным — я никому и ни в чем не уступал.

Однако люди, собравшись внизу, ждали, а Саймон не спешил и тянул время. Явилась Шарлотта, похожая на огромный свадебный шатер в своей вуали, кружевах, с охапкой цветов на длинных стеблях. Она не пыталась скрыть от кого-либо изнанку жизни, ее неприглядные стороны и интриги, призванные удержать мужчину. Как советует Лукреций: «Помни о смерти». Одного взгляда на ее решительный подбородок хватало, чтобы понять: уж о смерти-то здесь помнят всегда, хотя для проформы она и проделывает все положенное женщине. Такая откровенность окружала ее неким ореолом благородства. Но ее приход в комнату намечал путь к губернаторским апартаментам и дипломатическим постам, и лучшее, что мог сделать сейчас Саймон, — это приблизиться к ней.