Владимир Пиштало - Никола Тесла. Портрет среди масок

— Выбери лучшую мысль, а привычка сделает ее приятной, — учил Д'Аннунцио.

Раньше смех Кэтрин звучал как упавший серебряный поднос. Сейчас она, облитая солнцем, сидела под стеклянным колоколом. Бумажная птица плавала в чашке холодного чая. Она училась оригами.

Ее мир, как ступни китаянки, стал карликовым благодаря конвенциональным соглашениям. Она позволила им очистить свой мир от всего занимательного. А с исчезновением загадок пропадает и жизнь.

Она много читала. Утверждала, что Пруст хороший психолог, но плохой поэт. Читала Чехова и полагала, что его герои ужасно ошиблись, не поселившись в Америке. Как Вирек и Фрейд, она только после войны поняла: рациональность есть обман. Человек контролирует только то, до чего ему нет дела.

В детстве она устраивала похороны мертвых белок. Любила ходить босиком. Девушкой ее учили носить корсет и советовали: будь красивой, если можешь, остроумной, если должна, но будь пристойной, даже если это тебя убьет. А она верила во взрывы эмоций, как в весеннюю грозу. Традиционные персонажи комедии дель арте — любовники, старики и клоуны. Кэт в своем лице объединила их.

«Не понимаю, как вы можете равнодушно относиться к такой преданности», — писала она по известному адресу обитателю отеля «Герлах».

Они с Теслой ругались на расстоянии.

— Истина без любви! — хохотала она так, будто видела его усмешку. — Истина без любви! Ты, дорогой мой, чувствуешь духом и думаешь, что сердце есть только у животных. И становишься притчей, которую в Китае пересказывают драконы: слушайте легенду о человеке, который хотел выдавить любовь из жизни! А понимаешь только то, что ощущаешь, — смеялась она угрожающим смехом. — И не понимаешь ровным счетом ничего, если тебе не помогает Амур, пробуждающий сонные умы!

Когда они приехали в Югославию, Кэтрин описала Тесле вид на слияние Савы и Дуная с Калемегдана.

«Сегодня после полудня я сидела на холме и смотрела на голубые воды и солнце за ними, — писала она. — И хотела одолжить вам свои глаза, чтобы вы смогли все это увидеть, а заодно испить красоту этого дня. Наверное, у вас уши горели, поскольку мы говорили только о вас, о Риме, опять о вас, об Америке и опять о вас».

В парикмахерских Чикаго люди восхваляли технику Джека Демпси. В бостонском Норт-Энде толпы шептались о Сакко и Ванцетти. Торопливые улицы Филадельфии содрогались над схемами великого Понци.

— Откуда вы звоните? — спросил Хьюго Гернсбек.

— Из Вустера, Массачусетс, — услышал он голос Теслы, искаженный расстоянием. — Мы тут кое-что строим.

— Он много путешествует, — объяснил Хьюго Гернсбек завсегдатаям Фултон-стрит.

— Откуда звоните? — спросил он в следующий раз.

— Из Буффало. Испытываю самолет с вертикальным взлетом.

Телефон в квартире Джорджа Сильвестра Вирека, или Хьюго Гернсбека, или Кеннета Суизи иногда звонил после полуночи.

Тесла смеялся. Тесла цитировал Наполеона: «Редчайшая отвага проявляется в три утра!»

Тесла выдавал триста слов в минуту. Тесла приходил к выводу. Тесла прекращал разговор.

— Это очень интересно, — шептал Гернсбек в умолкшую трубку.

Во времена биржевого безумия богатели все, кроме него. Бостонский «Вольтам уотч» рыскал в поисках его патента на спидометр, а «Висконсин электрик» мечтал приобрести его кинопроектор.

Не было никаких причин возвращаться в Нью-Йорк, город его банкротства.

А он регулярно возвращался.

С юношеской гибкостью он отпрыгивал от мчащихся без оглядки автомобилей. Он говорил, что готов схватиться с каким-нибудь юношей моложе двадцати пяти, что рука у него тверже, чем когда-либо, что стареют все, кроме него, и что, если бы не зеркала, он не знал бы, сколько ему лет.

Он ходил в кинотеатры.

Гас свет, и детский голос вскрикивал:

— Началось!

В загадочном сумраке безумие было заразительным. Сентиментальное пианино сопровождало течение времени. Старый и малый таращились на экран.

Доктор Каллигари в черепаховых очках походил на зловещего таракана. Он звонил в колокольчик перед шатром цирка: «Подходите! Сейчас проснется Чезаре, проспавший двадцать пять лет!» Черные пятна глотали полотно, собираясь на лицах. Ярмарочный Мефистофель и управляющий психушкой были одним лицом. Идиотка играла на несуществующем пианино. Лестницы и башни на полотне были искажены не стилизацией, а недавней войной. Сомнамбула шагала по искореженному городу, сжав в объятиях спящую девушку.

Пока Тесла сидел в кинематографе, ледяной дождь выпал на снег.

Улицы остекленели.

Здания рушились на заснеженный Бродвей.

Город стал таинственным.

Много-много лет тому назад Тесла скользил по сверкающим улицам Карловаца.

— Главное — держаться ближе к домам, — припомнил он. — Главное — идти на цыпочках.

И тогда его пятки взлетели к звездам.

«Сейчас проснется Чезаре, проспавший двадцать пять лет!» — раздалось у него в мозгу.

Ветвистая крона нервов вспыхнула. Тесла неожиданно для себя самого, поскользнувшись, сделал сальто и встал на ноги. Он почувствовал на плечах чужие скрюченные пальцы. Честные глаза незнакомца смотрели на него в упор. В уголке губ самаритянина пульсировала испуганная улыбка.

— Все в порядке?

— Спасибо, думаю, да, — тихо ответил Тесла, оправляя пальто. И тут он узнал придержавшего его прохожего. — Джованни! Ты вышел из тюрьмы? Ну конечно…

Две с половиной тысячи лет меланхолии окрасили улыбку Джованни Романелло.

— Я давно оплатил свои долги.

— А я еще нет…

Казалось, Никола сейчас чихнет. Он понял, что человек, который рассказывал ему о кровавых апельсинах и сладких лимонах Сицилии, не узнал его. Он не был уверен, что тот вообще слышит его. Похоже, другие мысли занимали ум Джованни.

— Извините, а сколько вам лет? — неожиданно тихо спросил он.

— Еще немного, и стукнет семьдесят.

— Невероятно! — прошептал гость из прошлого. — Я видел, как это делают кошки, но человек — никогда!

После возвращения Джонсонам было трудно сделать ментальное сальто, чего требовало новое время. «Слепые тигры» заменили светскую болтовню. Мир в ускоренном ритме выбирался из немого кино.

Толпы перешептывались:

— Ветер уносит наши мысли. Реклама гипнотизирует нас.

Прошла еще одна собачья жизнь. В доме теперь лаял щенок Ричард Хиггинсон Третий. Малыш на поворотах заваливался на бок, и его приходилось брать на руки, когда к нему приближалась большая собака.

Весь мир стал приглашением на бал, которое Кэтрин не могла принять.