Борис Хазанов - Пока с безмолвной девой

Мне показалось, что и он вот-вот заснёт, я подлил ему. Старец опрокинул стопку в рот.

«…смотрел, хвалил, потом говорит: хотите, я построю вам новый дворец? — Ещё лучше? — спрашивает торговец. Архитектор помялся, нет, говорит, не обязательно. Но зато это будет новый дворец. — Ну и что? — Как это, что? Новое всегда лучше старого! — Ты так думаешь? — сказал торговец. — А ну иди отсюда вон! — Это я не тебе, — пояснил гроссмейстер, — это я рассказываю… Я к тому, что ты собираешься стать писателем. Строить новый дворец…»

Не стоило, конечно, тащиться к нему снова. Слишком дорог каждый день отпуска. Время было позднее, короче говоря, я остался у него ночевать. В кладовке нашлась старая раскладушка.

Ночью почудилось, что кто-то топчется на крыльце. По правде сказать, у меня до сих пор нет уверенности в том, что высокая белая фигура, которая прошла мимо меня, не приснилась мне. Но если это был сон, то его, а не мой. Я отнял у гроссмейстера его сон, не имея на это никакого права, сейчас, подумал я, он проснётся в гневе и выгонит меня на мороз. Я лежал на кухне, женщина в длинном белом платье — возможно, это была рубашка — прошествовала в комнату хозяина. Я слышал, как она ходила по комнате. Старик что-то пробормотал. Она встала в дверном проёме, босая, без всего, с распущенными волосами. Закрытыми глазами уставилась на меня.

Утром я отправился за харчами. Пришлось довольно долго разыскивать магазин. Когда я вернулся, хозяин, как вчера, сидел на тахте. В доме было тепло. Я не стал спрашивать, кто затопил плиту на кухне. Кажется, он угадал мой немой вопрос: подмигнул, описал в воздухе нечто округлое, сужающееся и снова округлое. Уселись за стол. Потом, сказал гроссмейстер, он сводит меня кое-куда, ибо лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Для начала он опрокинул в рот пейсаховочку и втянул воздух в широкие волосатые ноздри.

«Без ложной скромности, да. Могу без ложной скромности сказать, что я разбираюсь в двух вещах. Которые так или иначе соприкасаются. Во-первых, в часах, это уж само собой, а во-вторых, я знаю толк в женщинах».

Гость спросил, какая между ними связь.

«О! и немалая. Сейчас, сейчас, — сказал он, видя, что я нервничаю, — куда ты торопишься? Они же всё равно стоят. Несколько теоретических замечаний. Наш мир, чтоб ты знал…»

Он вонзил зубы в огромный бутерброд с ветчиной. Трефное его не смущало. Жуя, он с презрением оглядывал своё жильё.

«Вся эта юдоль, чтобы не сказать хуже… одним словом, наш мир — это тусклое отражение высшей реальности. Всё, что происходит наверху, так или иначе отражается в низших сферах, за всем, что делается внизу, наблюдают свыше. Но есть некий узел соответствий, угадай: какой?»

«Откуда я знаю…»

«Женщина!»

«Может быть, — заметил гость, — мы всё-таки двинемся? Это далеко?»

«Моя мастерская? Нет, рядом».

По узким дорожкам мы пробирались через сонную окраину, которая так и не стала городом, перестав быть деревней. Гроссмейстер переставлял ноги в огромных валенках, то и дело проваливаясь в снег. Его одеяние представляло собой гибрид лапсердака и тулупа. Я держал старика под руку.

«Нетрудно установить, что тело женщины имеет сходство с песочными часами. Может быть, и ты это заметил… сегодня ночью».

«Ночью?»

«Ну, ну, молчу. Станешь ли ты утверждать, что это случайность?»

Топ, топ. Лишь бы не свалиться. Кругом ни души. Можно было подумать, что мы за тысячу вёрст от столицы.

«Так вот, чтоб ты знал. Женщина не просто напоминает часы. Что такое часы? Вот, например, твои часы. Которые стоят. Или часы на Спасской башне. Которые, кстати, ходят неверно. А что такое песочные часы, что такое вообще — часы? Приспособление, чтобы узнавать, который час? Вроде того, как термометр показывает температуру. Да… в известном смысле. Но, как сказано в Талмуде: возможно, правильным будет и обратное. Часы — это воплощённое время. Не я, конечно, это открыл. Это известно очень давно. Мир неудержимо стареет. Но! Достаточно перевернуть часы. И что тогда? Песок посыпется снова. Тебе понятно?»

«Более или менее. Но вы говорите, женщина. Женщин много…»

«Много, это верно. Пожалуй, даже слишком. Ходят, ходят, конца им нет…»

«Вы имеете в виду…»

«Да. Это, знаешь ли, утомительно. И чего они ходят? Каждая предлагает себя, точно я святой Антоний. Каждая думает, что она одна на свете…» Я чуть было не сказал: но ведь одна и приходила.

«Далеко нам ещё?»

«Далеко. Надо пройти лес».

«Вы говорили, рядом».

«Кто это говорил? Надо пройти лес, потом будет поворот. А куда торопиться…»

«Вы, наверное, устали».

Я разбросал ногой снег, дед сидел под деревом, выглядывал из-под косматых бровей, как волк из кустов.

«Есть женщины, — изрёк он, — и есть Женщина. Для Того, кто создал мир, нет явлений, есть сущности. В своё время делались попытки взглянуть на мир с точки зрения самого Творца».

Мне стало скучно. Отвести бы сумасшедшего старца домой и смыться.

«Ты скажешь, что это невозможно — увидеть мир глазами Творца. Но ведь написано, что Бог создал человека по своему образу и подобию. Значит, человек в состоянии проникнуть в мысль Бога. Так вот, с точки зрения Творца, женщина — это и есть время, ставшее плотью».

Я помог ему встать на ноги, и мы, наконец, пришли.

Дом был похож на амбар. Кроме того, он походил на конюшню, на ковчег, на молитвенный дом или уж не знаю на что. Из железной трубы летели искры. Я вспомнил, что старик утверждал, будто не занимается больше практическим ремеслом. Чем же он занимался? Он поцеловал пальцы и коснулся мезузы, косо прибитой к дверному косяку, мы вошли, старик плюхнулся на скамью, навстречу вышла, зевая, корявая баба в кофте и ватных штанах, поверх которых символически была надета юбка.

Старик пробормотал:

«Ночь не спала, вот теперь и отсыпается… Что нового?»

«Давай, давай, — приговаривала она, — поднимай ногу…»

Кряхтя, она опустилась на колено, стянула с него сперва один, потом второй валенок и при этом сама чуть не опрокинулась. Я помог гроссмейстеру выбраться из тулупа.

«Я спрашиваю, — взвизгнул он, — что нового?»

Ответа не последовало, мы смотрели вслед удалявшейся сторожихе с валенками, она понесла их сушить.

«Н-да», — веско сказал дед. Я спросил, не она ли приходила ночью.

«Она, кто же ещё. Конечно, не в таком виде».

«Это ваша жена?»

«Что значит жена? Был когда-то грех. Вот с тех пор ко мне и привязалась».

Почему, спросил я, вместо того, чтобы разобраться, что же в концов концов случилось с моими часами, можно ли отремонтировать или надо просто выбросить, — почему он увиливает? Причём тут еврейские бредни, заплесневелые древности?

«Заплесневелые, много ты понимаешь… Отвечаю: и мой отец, и дед были часовщиками, и вообще, часовое дело — традиционное ремесло евреев».