Борис Хазанов - Пока с безмолвной девой

Я разглядывал мастерскую. Дед сидел на табуретке. На дощатом столе были разложены инструменты. На стенах, на полках, на полу висели, лежали, стояли приборы всех фасонов и, пожалуй, всех веков. Я бы не удивился, если бы здесь оказались часы из эпохи, когда вообще часов ещё не изобрели. Высокий потолок над нами казался меньше пола, как если бы стены мастерской незаметно сужались кверху.

«Чтобы ты не беспокоился…» — пробормотал, усаживаясь за стол, часовых дел гроссмейстер. Он оглядел с обеих сторон мои часики, поднёс к уху, к носу. Вскрыл, вставил в глаз окуляр, обмахнул механизм крохотной кисточкой. Втянул в ноздри воздух и важно кивнул самому себе. После чего отложил окуляр и захлопнул крышку.

«Сколько я вам должен?»

«Нисколько. Или столько, что ни ты и никто другой никогда не сможет заплатить».

Моё терпение иссякло.

«Знаете что…» — сказал я.

«Знаю».

«Что?»

«Знаю, что ты мне хочешь сказать. Что тебе ужасно хочется обо мне написать. Не знаю только, что: балладу, поэму? Роман?»

«Откуда вы это взяли?»

«Ты же говоришь, что ты писатель».

«Да, но…»

Гроссмейстер покачал бородой.

«Ни к чему. Что ты можешь обо мне сказать? Что вы все можете обо мне сказать? Всё давно уже сказано и написано».

Усмехнувшись, я спросил, кто же это написал. Где?

«Например, есть целая глава в Книге Сияния. В комментариях Моше бен Шимона тоже много обо мне говорится. Да мало ли где… Но ты затронул любопытную тему. Почему орология — традиция евреев? Могу ответить. Есть китайцы, есть индусы. Китайцы утверждают, что они существуют три тысячи семьсот лет. Поди проверь… Индийцы немного скромней, но тоже, знаешь ли… Евреям 3200 лет. Если не больше. Но Индия и Китай — это большие страны, народу много, и народ там жил постоянно. Иудеи — народ маленький, самое большее, сколько их было когда-то, — тринадцать, может быть, пятнадцать миллионов… И у них давным-давно нет своего дома. Почему? Потому что иудеи — это не народ Пространства. Это народ Времени… А теперь пошли».

«Куда?»

«В ту комнату, куда же».

Я понял, откуда летели искры: в каморке за перегородкой находился очаг с дымоходом. Что служило горючим материалом, решить было трудно. В круглом каменном углублении, ограждённом для безопасности кирпичами, плясал огонь. Очевидно, мастерская обогревалась таким архаическим способом. Почему не поставить обыкновенную печку?

«Глупец. Это не для тепла».

«А для чего?»

«Неужели непонятно: это часы!»

«Как это, часы?»

«Вот так; очень просто. Стрелки — языки пламени».

«Сколько же времени показывают эти часы?»

Старый часовщик выставил перед очагом ладони с растопыренными пальцами.

«Это что, — спросил я, — какой-то знак?»

«Делай как я… Время сгорает в этих часах. Творец непрерывно сжигает им же созданное время. Или, лучше сказать, развоплощает. Так спадают одна за другой материальные оболочки… Уходит видимость. Подумал ли ты о том, что для них служит топливом?»

«М-м…»

«Мы! — сказал он торжествующе. — Мы все: ты, я… Наше тело, наш мозг, сердце, наши органы размножения и с ними все, кого мы произведём на свет, Время сгорает в нас самих и мы вместе с ним».

«Угу, — сказал я. — Н-ничего себе».

«Я вижу, ты кое-что начинаешь понимать!»

«Вы так думаете?»

«Можно сделать часы, где на циферблате вместо цифр будут чёрточки, можно вовсе без циферблата. Можно — у меня есть там такие — сконструировать часы, состоящие из одного маятника, можно и без маятника. Можно вообще без всего — без корпуса, без механизма… одним словом, без всего!»

Мы поднялись по лесенке. Наверху было ещё одно помещение. Но тут стены расходились, пол, похожий на воронку, был меньше потолка.

А что же тут, спросил я (или подумал), веря и не веря.

«Тут ничего. Ты сам видишь, весь песок высыпался вниз. Пошли, здесь нельзя долго находиться. Взгляни на эти стены, принюхайся — и прочь».

Мы засиделись в мастерской, среди стука и тиканья. Старик философствовал, говоря, что никто не знает, что такое время, нам доступны лишь его проявления. Но можно представить себе, что такое отсутствие времени. Это — смерть.

«Да, юноша: для мёртвых время ничего не значит, они находятся в пространстве, где часы стоят. Где времени нет. Или, что то же самое, в пространстве абсолютного времени, освобождённого от всех своих свойств и всех проявлений. Ты только что находился в таком очищенном времени, там, в верхней половине… Побудь мы там ещё немного, и нас бы уже не осталось в живых».

«Берегись, — сказал он, — твои часы остановились. Как их снова завести? Ты можешь мне ответить?»

Мне незачем (как уже сказано) называть себя, моё имя не имеет значения, читатель вправе принять меня за вымышленное лицо.

Те, кому приходилось ездить в пригородных поездах Казанской железной дороги, знают, что тут можно смело сэкономить на билете: на всём участке вплоть до Голутвина никто отродясь не видел контролёров. Тем не менее однажды вечером, в десятом часу, в электричке на пути в город был задержан гражданин неизвестного государства.

Произошло это так: в ответ на вопрос контролёра пассажир, улыбаясь, помотал головой и развёл руками. Подошёл второй контролёр, женщина. Поезд нёсся мимо тусклых полустанков, сквозь ночные поля и заросли, в которых отражались лампы вагона, пустые скамьи и лица людей в форменных фуражках, контролёр показывал пассажиру сложенные книжечкой ладони, очевидно, требовал предъявить документы. Пассажир весело закивал и добыл из недр просторного макинтоша грамоту крупного формата в дермантиновой обложке с гербом и короной. Контролёр развернул диковинный паспорт, как ребёнок раскрывает книжку с картинками. Женщина заглядывала через плечо. Контролёр попытался засунуть паспорт в карман служебной сумки. Поезд затормозил, и все трое вышли на платформу.

Иностранный гражданин с достоинством прошествовал к зданию станции, где был встречен местным милиционером и начальником. Старшина милиции на всякий случай обхлопал гражданина, нет ли оружия, и остался с задержанным в служебной комнате, прочие должностные лица удалились в кабинет начальника. Уборщица побежала за картой. Начальник станции, знавший латинский алфавит, хмурил лоб и чесал в затылке, листал странный документ, в котором не было ни штампа прописки, ни иных каких-либо помет, удостоверяющих законное пребывание гражданина в нашей стране. С некоторым остолбенением присутствующие разглядывали фотографию владельца, который был представлен во весь рост, в лазоревом мундире с золотым шитьём и орденами, на фоне пальм.

Начальник станции расчистил стол от бумаг, и компания принялась искать на карте мира Зеданг. Позвонили по линии в Голутвин, оттуда последовали неопределённые указания, видимо, там тоже не слыхали о новом государстве, освободившемся от ига колониализма. Их теперь много. То ли в Африке, то ли в Азии. Кто-то вспомнил, было в газетах: советско-зедангские переговоры. Кто-то заикнулся, что не худо бы поставить в известность особое учреждение. Предложение повисло в воздухе. С одной стороны, бдительность необходима. С другой стороны, кому охота связываться с органами. Пускай уж там, выше, сами разбираются, наше дело, сказал начальник станции, доложить.