Михаил Сидоров - Хроники неотложного

— Только после работы. А так, обычно, овсянка, яйцо, жареный хлеб…

— У тебя так кайфово. Особенно в ванной.

— А то! Сам делал. Каждую плитку помню, как кум Тыква кирпичи. А этот… этот я купил на те деньги, что скопил на курицу к празднику…

— А мебель? Тоже сам?

— Ну. ДСП, полсотни шурупов и самоклейка.

В кухне светло и не тесно. До всего можно дотянуться не сходя с места. Мягкий свет, фотки на стенах.

— Твои?

Он кивнул и отхлебнул кофе.

— Передай печенье.

— Если б не я, наверное, сразу в постель завалился?

— Не. Сначала поесть, затем в душ и только потом спать. Как проснешься — еще раз в душ, и три дня как белый человек. — Хорошо тебе. Многие после суток вообще не ложатся — семья, обед, уборка или на вторую работу надо, а с утра снова на смену.

— Ну и зря. Не приведи господь, оторвет ноги по самый член — о чем тогда вспоминать? О битой пьяни? немытых бабах с опрелостями под грудями?

— Бррр.

— Знал я одну тетку — тридцать лет на одной станции отработала. Вышла на пенсию, встречаю ее через год: что, спрашиваю, Инн Санна, скучаете по скорой? А она: Веня, я ее ненавижу! Я сама у себя жизнь украла — такое ощущение, что все эти годы в коме была.

— А если другого ничего не умеешь?

— Это только так кажется. Посиди, подумай, мечты свои вспомни.

— Мечтой сыт не будешь, все равно на что-то жить надо.

— Ларис, крыша есть, тепло подводят, одежды навалом, в кране вода горячая, в магазине еда готовая — ни сеять не надо, ни жать, ни скотину откармливать. Знай, чего хочешь, делай это и будь счастлив. Он потянулся. — Ладно, осваивайся. Я в душ…

Окна выходили на восток и на юг. На уровне подоконника качались верхушки деревьев. Балкон застеклен, балконная дверь распахнута, в комнате светло и просторно. Легкая тахта — простыня растянута квартетом хирургических «цапок», — и стеллажи от пола до потолка. Книги, кассеты, компакты. По обе стороны от окна, в углах, треугольные столики — на одном компьютер, на другом усилитель.

Обои под мешковину. У торцевой стены два узких, полметра шириной, шкафа: ковбойки, свитера, джинсы. Штаны с набедренными карманами. В другом — комплекты белья и два чистых, пахнущих порошком, спальных мешка. На стенах фотографии в рамках, промеж стеллажей две гитары.

И повсюду висели «мелодии ветра». По комнате гулял легкий сквозняк, и они непрерывно позвякивали. Вместо люстры свисала «мелодия» в метр длиной, а комнату освещали светильники на прищепках, дававшие мягкий и рассеянный свет.

Я тронула большую «мелодию». Звук был потрясающий.

И ни телевизора, ни видео, ни даже радио. Первый раз в жизни я оказалась в доме, где нет телика. Даже у самых пропитых люмпенов, спящих Ha драных матрасах без простыней и на подушках без наволочек, непременно имелись телевизор и видик. Северов обходился без них. Он даже без магнитофона обходился — просто плеер, воткнутый в усилитель. И горы компактов. Я взяла один, на нем было написано «Макс». Нажала power, вставила диск…

Шум электронного ветра, гитарные переборы:

Мелодия накатывала, обняв душу, нашептывая что-то ласковое, гладила, успокаивая…

Макс. Наверное, приятель, иначе бы он написал по-другому.

Он обнял меня сзади. — Нравится? — Да. Это кто? — Так, корефан один. — Это он сам написал? — Сам.

— Про меня песня. Знаешь, я вчера как увидела, сразу поняла — ты!

И тут мы наконец-то поцеловались…

Плеер был запрограммирован на повтор. Я не слышала ничего, а сейчас включилась опять. Веня сонно потянулся ко мне и, зарывшись в подушку, затих.

— Ты спишь?

Он не ответил.

Спать не хотелось. В груди жгло и ворочалось, словно устраивалось поудобнее и никак не могло устроиться.

Он уйдет!

Я привернула громкость. На стеллажах выстроились картонные фотоальбомы. Я потянула один.

Мосты, каналы, аккуратные домики. Яркие краски цветочных рынков. Конопля в кадках. Обкуренный Северов с потусторонним взглядом. Он же, с гитарой, играет в дуэте с белокурым и тощим хиппи с губной гармошкой — оба изогнулись как луки, не замечая стоящих вокруг туристов…

Париж. Триумфальная арка. Художники с мольбертами. Большая белая церковь. Дядьки, продающие книжки на набережной. Парк. Северов и льноволосая девчонка: положив головы на плечи друг другу, спят в спальниках на газоне…

Хиппи дует в гармонику, Веня слушает. Оба сидят на каком-то мосту, поодаль валяются рюкзаки, а позади них Нотр-Дам… Все трое под вывеской STALINGRAD [33] Станция парижского метро. …

Я обернулась. Он обвился вокруг подушки. Смуглый, прокаленный солнцем. Меня опять захлестнуло. Я хотела быть с ним. Всегда и везде…

Море. Лазурное, настоящее море. Причудливо изрезанные камни, палатка, загорелые голые тела. Летящие по ветру выгоревшие волосы. Котелок на огне. Увешанная фенечками, синеглазая русалка с индейской флейтой, Веня и его патлатый приятель, греющий на зажигалке какой-то камешек…

Растущие из каналов дома, моторные лодки у подъездов, сохнущее над водою белье. Черные, лакированные гондолы. Венеция. Все та же компания плюс скуластая, голенастая, наголо бритая негритянка. Сидят вчетвером, на краю канала, обложенные едой и бутылками…

И в Венеции он отметился. Я посмотрела на корешки: Швейцария, Югославия, Греция; Норвегия, Мальта, Сардиния; Хибины, Тянь-Шань, Монголия…

Когда ж ты успел, Веня, тебе ж тридцатника даже нет?!

Мы лежали в обнимку, на коже еще блестел пот. — Когда ж ты все успеваешь, Вень? — В смысле?

— Да, я альбомы твои посмотрела. Ничего?

— А-а. Не знаю, успеваю как-то. То больняк возьму, то график раздвину. На лето вообще увольняюсь.

— А деньги? Это ж надо что-то есть, где-то спать, как-то перемещаться.

Он ухмыльнулся.

— Чего ты?

— Одни и те же вопросы: что вы ели, где вы спали и сколько стоит?

— Так интересно же. Из всех моих знакомых ты один, кто путешествует. Остальные если и едут, то в Турцию и Египет по путевке. Ты в Египте был?