Арнольд Каштанов - Каньон-а-Шарон

— Возникает замкнутый круг: надежда науки только на совесть, но у посредственности не может быть научной совести. Где же выход?

— Выхода нет, — сказал он, — наука выродилась. В больших странах это, может быть, еще не всем заметно. Там все-таки есть что-то вроде научного общественного мнения. Но мы с вами в маленькой стране. Эта земля обетована Штильманом, и я, как хороший гражданин, служу тому правительству, которое есть.

Надо мной он издевался или над самим собой?

Айзенштадт его не любил.

— Он мнит себя гением, — говорил он. — Гениальность, в сущности, такой же стереотип поведения, как все другие. Надо просто говорить противоположное тому, чего от тебя ждут. Сегодня одно, завтра другое — это неважно. Правда или ложь — тоже неважно. Иногда получается, иногда нет, а гениальность видна. Он сам про себя думает: последний гений.

— Почему бы тебе в таком случае не стать гением? — поддел я.

— Время гениев кончилось.

У меня есть они, воспоминания.

Я помню тесные коридоры нашей поликлиники, где не хватает стульев для ожидающих очереди больных, и двух стариков, сидящих рядышком напротив двери.

— Когда-то были великие бойцы, ратоборы, — говорил Айзенштадт, — воины с львиными сердцами и руками Самсона. Теперь девочка может нажать кнопку — и сотни тысяч взлетят на воздух. Ратоборы стали не нужны — они и исчезли. Потом исчезли умельцы, которые блоху могли подковать, все эти пахари, пробующие на язык землю, резчики по камню и дереву, краснодеревщики, шорники, слесари. Где они? Где эти литейщики или гончары, от отца к сыну передающие секрет стали или глины? Они стали не нужны, вот и исчезли, как мамонты. Появились станки, автоматические линии, новые технологии, и место этих умельцев заняли мальчишки и девчонки, умеющие лишь нажимать кнопки. Прогрессисты кричали: правильно, отлично, прогресс! Потом исчезли врачи с гениальной интуицией, замечательные диагносты, не умеющие даже объяснить, как приходит к ним понимание больного, что-то получившие по наследству от своих учителей. Исчезли — мы этого даже не заметили. Их давно заменили дорогой диагностической аппаратурой, методиками и компьютерными программами. Теперь пришло время исчезнуть гениям. Они не нужны, но исчезать им не хочется, выпендриваются.

Векслер кивал, соглашаясь, хоть потом всегда оказывалось, что он не согласен — ни с кем и никогда.

— Заметьте, Наум, все великие художники жили примерно в одно время, потом великих не стало лет на пятьсот, потом снова появилось сразу много, и снова все исчезли. Все великие писатели тоже жили в одно время, где-то от Гете до Чехова, и это было другое время. Так же с математиками, физиками и философами. У каждого времени свои гении. Но они всегда есть. Вы правы — они не нужны сегодня в науке. Значит, они в другом месте.

— Где?

— Не знаю. Может быть, в торговле или рекламе. Может быть — в чужих постелях. Я бы не удивился.

— Зачем же так… э-э… круто. Они там, где решается важнейший вопрос человечества. Науке сегодня до этого вопроса нет дела.

Векслер усмехнулся:

— «Важнейший вопрос человечества»! Где вы только набираетесь таких выражений, в которых при всем желании не отыщешь хоть каплю смысла.

Снова зазвонил телефон.

— С вами говорит Вадим Краснопольский, редактор сборника памяти Григория Соломоновича Векслера. Мы очень рассчитываем на вашу помощь в составлении биографии. Нам известно, что мать его похоронена в Нетании, но неизвестна дата ее смерти. Может быть, сохранились ее письма, какие-нибудь документы? Отец Григория Соломоновича был репрессирован, но нет сведений, как все это отразилось на…

— Берия все знал, — сказал я, — но Векслер был ему нужен.

— Это очень интересный момент. Григорий Соломонович, несомненно, ненавидел коммунистический режим, но ради науки шел на компромисс.

Я сказал:

— Он был коммунистом.

— Да, но потом он, как академик Сахаров…

— Он всегда был коммунистом, — повторил я, как будто это имело какое-то значение.

Однажды мы с Векслером поссорились из-за этого. Ира тогда нашла работу по специальности — читать лекции на курсах переподготовки. Обложилась книгами, сидела ночами, зубрила ивритские термины. В конторе на улице Рав Кук выделили учебный класс, он едва вмещал человек сорок студентов, к Ире словно молодость вернулась — приходила домой воодушевленная, садилась за свои справочники, не пожалела четыреста шекелей и купила книгу — какой-то малый уже опередил ее, издал пособие для таких курсов переподготовки, вполне добротную компиляцию из разных других пособий. Там на каждой станице были орфографические ошибки, зато вверху над чертой: «Международный центр…» и имя этого малого, а в тексте его фотографии со студентами курсов — он открыл их в разных городах.

Ира смеялась над малограмотной туфтой «международного центра», а смеяться-то как раз не следовало, дело оказалось нешуточным: открыв курсы в Нетании, городское управление встало на пути человека, который с этими курсами по всей стране разворачивался. Ира получила вызов в суд: малый требовал возмещения убытков за то, что на лекциях она пользовалась его пособием. Это тоже казалось нам смешным: человек даже не понимал, что такое авторское право и интеллектуальная собственность. Дальше начался вообще какой-то бред, на лекции стали врываться люди, мчались по рядам и вручали каждому студенту конверт, в котором предлагалось уйти с якобы незаконных городских безграмотных курсов и пойти на курсы этого типа, в газете появились фальшивые объявления о закрытии городских курсов, какие-то темные личности записывали лекции на скрытые магнитофоны — Ира чувствовала себя героем пародии на гангстерский роман. Нам казалось, шустрого малого привлекут к ответственности за фальшивки в газетах и хулиганство на лекциях, суд разъяснит ему, что интеллектуальной собственностью он не обладает и права его не нарушены, но Векслер расценил все иначе:

— Не думаю, чтобы такой прохвост не знал, что делает, — сказал он. — Вызов в суд составлял профессиональный израильский адвокат. Значит, эти люди знают то, чего мы с вами не знаем. Ну, например, знают какие-нибудь махинации городского управления и собираются его шантажировать. Скорее всего, до суда дело не дойдет, стороны сговорятся, как всегда в Израиле. Городское управление просто закроет курсы, а прохвосту только этого и надо.

Так все и оказалось. Ира, как обычно, пришла на занятия, перед закрытой дверью толпились студенты, кто-то уже знал, что курсы закрыли, Ира позвонила домой человеку, который их организовал и еще утром грозился упечь «бандита» в тюрьму, тот сказал:

— Я ничего не могу сделать. Меня даже не спрашивали.