Арнольд Каштанов - Каньон-а-Шарон

Это было так сложно, что я не сразу и понял. Я сказал:

— Не могу, Асаф, извини.

— А твоя дочь?

— Она тоже этого не сделает.

— Я поговорю с ней. Что мне делать?

— Ее нет дома. Она не даст тебе чек, Асаф.

Он пришел на следующее утро и заштукатурил ванную комнату. Оставалось работы на час — положить поверх штукатурки известковую шлихту, но он опять исчез. На следующее утро, появившись, еще издали прокричал:

— Я нашел деньги!!!

Был уверен, что сообщает мне радость. То есть считал меня другом. Я в самом деле обрадовался, с души свалилась тяжесть — ведь мог помочь, а не помог.

Мы стояли у ворот. Асаф, который пришел пешком обычной своей дорогой от шоссе, положил на землю тяжелые мешки, отдыхал.

— Сегодня сделаю шлихту,— деловито заметил он. — Знаешь, я нашел работу рядом, на Арлозоров. Дай тачку довезти цемент. Вечером верну.

Я прикатил ему тачку. Больше никогда не видел ни ее, ни Асафа. Спустя несколько дней мимо дома проходил Хусейн, знакомый араб-каблан. Я окликнул его:

— Где Асаф?

— Зачем тебе?

— Он взял мою тачку на прошлой неделе и не вернул.

Хусейн продолжал пристально меня рассматривать. Это было странно: что он хотел понять?

— Он арестован, — сказал Хусейн, убедившись, что я в самом деле не знаю и мой вопрос — не проверка.

— За что?!

— Не знаю.

— Ну, не хочешь говорить…

— Вроде, украл что-то.

— У него ж четверо! А как же дети?

— В том-то и дело.

— Жалко детей, — сказал я.

Хусейн опустил глаза. Рядом с ним стоял паренек лет двенадцати. Он, напротив, не отводил взгляда и спросил подозрительно:

— Вы разве телевизор не смотрите?

— Нет. А что там было?

Паренек посмотрел на Хусейна, тот сказал мне:

— Шалом, отец.

Они ушли. Я подумал: разве в теленовостях сообщают о мелких кражах? И тут же забыл об этом. Вспомнил на другой день, когда слушал новости по русской радиостанции РЭКА.

РАСКРЫТА ТЕРРОРИСТИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ В ТАЙБЕ. …ГОТОВИЛИСЬ СОВЕРШИТЬ ТЕРАКТЫ В НЕТАНИИ, ХАДЕРЕ И ИЕРУСАЛИМЕ. АРЕСТОВАНЫ НЕСКОЛЬКО ЧЕЛОВЕК ИЗ ТАЙБЫ И ИЗ ДЕРЕВНИ ОКОЛО ШХЕМА…

Асаф — террорист? Я не мог в это поверить. Скорее бы поверил, что террористом мог оказаться другой человек, наш штукатур. Их работало двое. Один, улыбчивый, лет двадцати, готовил и подносил сырую штукатурку, второй, чуть постарше, сумрачный, наносил ее на стены. Он работал, как машина, прерываясь лишь на короткий обед. К концу дня его качало от усталости. Мне все время казалось, что он угнетен чем-то. Он, как и Асаф, был из деревни под Шхемом. Вот если бы он… Нет, пожалуй, и он бы не пошел на это — не фанатик, и взгляд у него был осмысленный… А Асаф, пожалуй, согласился бы за деньги что-нибудь сделать для своих. Ведь арестовали же его за что-то.

Впрочем, что я вообще мог знать обо всем этом?

Тогда был октябрь двухтысячного года, интифада, которая началась в конце осени, еще казалась немыслимой…

Кто бы он ни был, взорвавший себя у каньона а-Шарон мусульманин, последним движением руки он открывал дверь в вечное блаженство и, значит, и остался в раю до скончания времен.

Для наших соседей, правоверных иудеев, их маленький Ицик сейчас тоже безмятежно пребывал за пределами страдания, в ожидании Страшного суда. Хотелось думать, что вера облегчала их горе: суровый Бог наказал их, лишил сына, сделал убогими калеками, погрузил во тьму, чтобы они ощупью искали дорогу к праведной жизни, но Ицика спас и вознес. Я же не мог опереться на веру, а разум не справлялся с кошмаром смерти.

В нашем доме спали после обеда сорок детей. Я поднялся на второй этаж. Гай смотрел телевизор.

— Гай, милый, иди, пожалуйста, к себе, мы с бабушкой будем смотреть новости.

— Только не делай громко, детки спят, — предупредила Ира, когда Гай, не теряя лишней секунды, помчался вниз, к телевизору родителей.

Я переключил на российский канал. В этом не было смысла: я уже все знал. Но мне нужно было видеть все снова и снова, как больному нужно — Лев Толстой однажды заметил это — снова и снова дотрагиваться до больного места.

Мы с Ирой увидели наш каньон, полицейские машины и «амбулансы».

— …это четвертый теракт в маленьком городе за последние два месяца. Ответственность взяла на себя исламская террористическая организация «Хамас»…

Кадры у каньона сменились улицами в Рамалле. Толпы боевиков «Хамаса» в черных капюшонах плясали, подняв над головой автоматы. Жгли чучело еврея. Ликующие мальчишки прыгали перед камерой.

— …в этом разница между политическим мышлением демократического общества и националистическим мышлением: в Израиле кричат: «Смерть Арафату!», в палестинской автономии — «Смерть евреям!»…

— Позвони Анне Семеновне, — сказала Ира.

— Зачем?

— Скажи, что уже дома.

— Вы смотрели русское телевидение? — закричала мама. — Так объективно все показали! Даже с сочувствием! Ты слышал, что сказал… — она назвала фамилию комментатора. — У нас кричат: «Смерть Арафату!», у них — «Смерть евреям!». Что я тебе говорила?

— Что ты говорила, мама?

— Он всегда мне нравился. Он все-таки всегда старается высказать свое мнение.

Она радовалась? Господи, спаси наши души… Внизу завопил Гай:

— Гера! Гера! Гера!

Я спустился к нему.

— Гера, посиди со мной, мне страшно.

Он прижался ко мне, не отводя глаз от экрана. Показывали детский ужастик. Куда подевались Золушки и Белоснежки? Их сменили какие-то в самом деле жуткие членистоногие существа, они превращались в людей, потом снова вырастали страшные конечности…

— Гера, ты Гера? — автоматически подстраховался Гай.

— Я Гера, не бойся, я сейчас приду.

У нас звонил телефон — прорвался друг из Минска:

— Что там у вас делается?

— Да видишь, как.

— Ира, Дашка?

— Все нормально, Олег.

Я знал, как трудно ему наскрести денег на международный звонок. Он, конечно, считал, что нам страшно ходить по улицам и спать ночью в своих домах, ему хотелось сказать: если, не дай бог, что, собирайте манатки, мы ждем… Он, спасибо ему, не сказал, но я понял.

Так же, как Олег сейчас увидел «амбулансы» на телеэкране, я увидел однажды, как зачадил головешкой российский парламент. Я был в каньоне а-Шарон, на втором этаже, там, где продают телевизоры. Они занимали целую стену. Картинка горящего Белого дома отпечаталась на всех экранах, больших и маленьких. Московский оператор СNN делал панораму по окнам. Глаз, скользя по экранам, не поспевал за движением телеобъектива, и оттого казалось, что картинки не совпадают, горят дома в разных частях света, запылал весь мир. Продавцы и толпа покупателей, как многие люди во всем мире, что-то ощутили, примолкли. Камера показала толпу у танков. Люди радовались — нет, не тому, что президент страны расстреливал из танков свой парламент, какое там, — это была радость зевак, которым повезло оказаться на месте события, — не каждый ведь день такое увидишь. Я ощутил нереальность происходящего: жизнь была доступна пониманию лишь в качестве телевизионного изображения. Люди за тысячи километров от пожара смотрели в телевизоры и понимали, что происходит, люди на пожаре — не понимали.