Дуровъ - Все схвачено

Засмеялась. Коротко, но – все же.

– И чего вы еще не знаете про нашу семью? Кого обошли, кого допросили? Кроме меня. Ну и Гумбольдта, естественно…

– Его-то я меньше всех расспрашивал: не до того было. Хотя и его тоже. Дня два назад, по-моему… Черт, все смешалось!

– Там расспрашивали?

– Там.

– И как он там? Он сказал, когда последний раз уходил, что больше не вернется.

– Не соврал. К сожалению, жить ему не так уж и много осталось. Вы же помните, когда он умер, вы уже почти взрослой девочкой были. А еще и Джуниор…

– Кто это?

– Да он же. Гумбольдт. Только молодой. И другой.

– Тогда почему Джуниор, а не Гумбольдт?

– Потому что не Гумбольдт. Двух Гумбольдтов для одной семьи многовато. Младший сменил имя. Сначала просто назвался иначе и, в общем, логично назвался. А потом, видимо, сделал это официально.

– Они живут вместе? – в голосе Осы почуялось тревога.

– Пока да.

– Он говорил, что не хочет вмешиваться в жизнь… ну, в свою жизнь…

– Вы знали о его путешествиях в прошлое?

– Я не знала… То есть он говорил… мельком… не подробно… но я думала, что придумывает… Он вообще в последние два года каким-то странным был…

– Когда он говорил вам, что не хочет вмешиваться в свою жизнь?

– В последний раз, когда мы виделись. Недели две назад, что ли… Или чуть больше.

– Если честно, то по-черному врал вам.

– Подождите! А если Гумбольдт воспитывал своего юного двойника, то двойник-то вырос. Или не так?

– Или так. Вырос. Успешен. Поминает Гумбольдта добрым тихим словом. Зовется Джуниором. Удивляется, что вы исчезли из его жизни с тех пор, как уехали в Италию.

– Уехала. Точнее – улетела. Но я писала маме, отцу, Гумбольдту. Звонила. Я же не знала, что их стало двое…

– И до каких пор писали-звонили?

– Пока мама не умерла. Но я потом довольно быстро вернулась. И отца сама хоронила. Гумбольдт, кстати, помогал… А вообще-то, когда я вернулась, времени для общения у меня было с гулькин нос. Ну – Италия, это марка. Но марка-то сама по себе никому на фиг не нужна. Ее раскручивать надо… Оперной певицы из меня не вышло, голос маловат, а на эстраде я хорошо пошла. Сами знаете, чего я вам рассказываю…

Замолчала. И Легат молчал. Он ей информацию выдал, пусть теперь переварит ее.

Переварила быстро. Спросила:

– Выходит, у меня теперь другой братец есть? А кто он?

– Языковед. Доктор наук. Женат на женщине по имени Ассоль. Не в вашу ли честь жену подбирал?

– Откуда вы знаете, что я – Ассоль?

– Джуниор сказал. Его маленькую сводную сестру так звали. А дома называли Осой. Так? Отсюда псевдоним?

– Это уже не псевдоним. Это – имя. Я и по паспорту – Оса… Я бы хотела познакомиться с ним. Как это сделать?

– Попробуем, – набил себе цену Легат, хотя познакомить Осу с новообретенным сводным братцем – дело пустяковое. – Где-нибудь на той неделе, идет?

– На той неделе у меня гастроли за океаном. Целых пятнадцать дней. Семь городов…

– Вернетесь – познакомлю. Две недели раньше, две недели позже. Поживите пока с новой информацией. Думаю, она не сразу приживется.

– Да уж… – сказала Оса и умолкла.

Гумбольдт ушел на Набережную – пустую в этот не ранний час, проскочил ее мухой и через Птичье шоссе вывернул на Проспект Садовода.

– Здесь направо и сразу налево. Вот мой дом, – сказала Оса.

Во дворе дома было еще теснее, чем на улице.

– Вот мой подъезд, – сказала Оса. – Зайдете чайку попить?

– Оса, милая вы моя, сил у меня – ну никаких! В другой раз, ладно?

– Пусть будет другой раз, – согласилась она. Открыла дверь, правую ногу на асфальт поставила и вдруг замерла.

– Что-то не так? – обеспокоился Легат.

– Что-то не так, – согласилась она. – Понимаете, Легат, я уже четверть века, как похоронила Гумбольдта, а он воскрес, и теперь я боюсь, что он вернется.

– Вы его боитесь? – удивился Легат.

– Вы не поняли. Я не знаю, кто из них настоящий.

– Вы о ком?

– О Гумбольдте и о Джуниоре.

– Они оба настоящие.

– Они оба – один человек. Только раздвоившийся. Помните историю про Джекила и Хайда?

– Помню, конечно. Кто из них кто?

– Вы о ком?

– О Гумбольдте и Джуниоре.

– Странная параллель…

– Считаете? По-моему, ничего странного. Просто хочется понять: кто из них Хайд?..

– Говоря не столь литературно, кто из них Зло?

– Добро меня тоже интересует. Джекил и Хайд, Зло и Добро… Высокие понятия! А мне бы опустить их до уровня земных человечков. Я – женщина глупая и наивная. Мне надо потрогать, понюхать, понять. Сделать вывод. И жить дальше. А литературная ассоциация – это так, для красного словца. И чтоб вам, писателю, понятней было…

И вышла из машины, аккуратно прикрыв дверь. И пошла к подъезду. А хам Легат, даже не проводивший даму до подъезда и не заметивший собственного faux pas, ложного шага, крикнул вслед:

– Зло – Гумбольдт!.. Тут не только писателю, тут и голому ежу ясно.

Но Оса не услышала. Она уже вошла в подъезд, и дверь за ней громко хлопнула…

И Легат уехал домой, смятенно раздумывая, прав ли он в своем выборе, если Оса, которая знала обоих наизусть, не умела выбрать, кто Хайд.

А вопрос, похоже, интересный…

Надо подумать, всерьез подумать.

Тут как раз мобильник проснулся. Кому это не спится?

Оказалось – Полковник.

– Не разбудил?

– Пока нет, – осторожно сообщил Легат. – А что горит?

– Да ничего не горит. Есть пожелание.

– Я – одно большое ухо.

Полковник хохотнул.

– Так я прямо в ухо. Есть мнение, что не надо вам больше туда ходить…

– В смысле?

– В прямом. Забыли про тоннель. Забыли про Очкарика. И Диггера, кстати, побережем. А от своего обещания про Общество я не отрекаюсь, передай ему…

– А чье это решение?

Легат почувствовал, как что-то у него внутри отрывается и ухает вниз. Разом. Знакомое ощущение, хотя и редкое. Оно возникало, когда Легата били, фигурально выражаясь, кувалдой по голове. Типа – ошарашивали. Раз десять за минувшую жизнь – это, в общем, немного. Но памятно. Нынче – одиннадцатый.

– С самого верху, говорят.

– А что самому верху до нашего проекта?

– Не знаю. Я – человек служивый. Пожелание начальства – приказ для меня… Диггеру передай, чтоб звонил, не стеснялся…

Значит, точка? Значит, назад хода нет? Причем – буквально. Хотя и в переносном смысле – тоже… Поиграли-поиграли и выбросили заводную игрушку – там человечки в коробочке плясали и пели. Доплясали и допели. Наигрались, блин! А она-то – ручной работы, человечки в ней – как живые…

Что ж, занавес так занавес, господа! Да и вправду: пьеска одноактовая, судьба ее по определению коротка. И что, он, Легат, не догадывался разве о том? Еще как догадывался! Но как ребенок, у которого зуб болит, все оттягивал поход с мамой к врачу, все таил свою болячку…