Яков Шехтер - Поцелуй Большого Змея

– А почему нельзя зажечь факел? – спросил я. – Зачем нужно все время пробираться в темноте?

– Ну-у-у, – протянул Кифа, – во-первых, факел питается воздухом, а в подземелье его и так не очень много. Во-вторых, представь себе, как бы выглядели коридоры, если бы по ним столько десятков лет расхаживали с факелами. Все стены и потолок покрывал бы слой копоти, и вести рукой по стене ты бы не смог. А в третьих, – тут Кифа слегка хмыкнул, давая понять, что предыдущие ответы только отговорки, а настоящий последует сейчас, – в третьих, тут и без факелов все хорошо видно.

– Как это хорошо видно? – удивился я.

– Когда у тебя откроется другое зрение, ты сможешь прекрасно обходиться без света.

– Что такое «другое зрение»? – тут же спросил я.

Кифа снова хмыкнул, на сей раз чуть насмешливо.

– Куда ты торопишься? Скоро все узнаешь сам.

– Но все-таки, Кифа, расскажи, что ты видишь.

– Ну-у-у, – снова протянул Кифа.

Я уже понял, что это его манера речи и стал терпеливо ждать продолжения.

– Ну-у-у, я вижу все словно окрашенным в зеленый цвет. Видно, конечно, не так, как при свете солнца. Можно различить очертания: силуэты людей, контуры коридора. Но для передвижения по обители вполне достаточно.

– А когда оно у меня откроется?

– Я думаю, довольно скоро, – серьезным тоном произнес Кифа. – Ты вообще не поднимаешься по духовной лестнице, а прыгаешь, перелетая через целые пролеты. Так что долго ждать не придется. В один из дней ты войдешь в коридор и вдруг увидишь. Просто увидишь и все тут.

Кифа внезапно остановился, и я уткнулся носом в его плотную спину.

– Это где-то здесь, – едва слышно произнес он. – Погоди-ка, погоди, сейчас.

Вверху перед нами вспыхнул ослепительный кружок света.

Ослепительным он казался в полной темноте, на поверхности его бы назвали тусклым, ведь он попадал сюда, отражаясь от поверхности нескольких зеркал. Но нашим глазам, привыкшим к полной мгле, он казался невыносимо ярким. Я даже зажмурился и раскрыл глаза лишь через несколько мгновений.

Мы стояли на пороге большого круглого зала. Прямо перед нами, слева и справа влажно чернели входы в другие коридоры. Стены были сложены из аккуратно состыкованных темно-коричневых блоков. Входы в коридоры украшали подобия колонн, вдоль сводчатого потолка тянулся карниз из затейливо вырезанных камней. Пол покрывали плиты, черные и белые, уложенные замысловатым узором.

Кифа указал на нишу в правой стене, где, очевидно, находилась рукоятка, отодвигающая заслонку. Еще два-три шага, и моя рука нащупала бы эту нишу.

– Видишь камешки?

Я внимательно осмотрел правый край нашего коридора. Да, три ряда камешков, два в верхнем, два во втором и еще один в самом низу.

– Это центральный зал второго уровня, – тихонько произнес Кифа. – Когда-то, при третьем Наставнике, тут располагалось сердце обители. С годами все ушло вниз, глубже под землю. Сегодня вокруг центрального зала находятся классы, где занимаются ученики.

– А дальше? Если пойти дальше по коридорам?

– А вот этого как раз делать не следует. Особенно ученику, у которого еще не открылось другое зрение.

– Это опасно?

– Может быть и так.

– Но отец говорил, что Кумран – самое безопасное место в мире.

Кифа усмехнулся.

– Физически с тобой ничего не случится, это верно. Ни один волос не упадет с головы. Но цвет он может поменять.

– Поменять что? – я перестал понимать, о чем говорит Кифа.

– Цвет они могут поменять, вот что.

– Не понял? Кто поменять?

Кифа обернулся. В полутьме его глаза сверкнули, словно у Шунры.

– Волосы цвет поменять могут. Поседеешь от ужаса, вот что. И хватит вопросов. Иди прямо, во-он в тот коридор. Первая дверь твоя. Понял?

– Понял.

Я снял сандалии и, держа их в руках, обогнув Кифу, пересек зал. Камни пола были скользкими и прохладными. Войдя в коридор, я уже почти машинально поднял руку и ощупал камешки. Два, два и четыре. А обратно нужно попасть в два, два и один. Все понятно, заблудиться невозможно.

Я смело двинулся вперед и спустя семь шагов угодил пальцами в ямки двери. Одно движение – и каменная плита мягко скользнула вбок. На втором уровне двери открывались легче, чем на первом. Или потому, что сделаны позже, а возможно, потому, что за ними лучше следили.

Войдя в комнату, я задвинул дверь на место. Кто-то уже открыл заслонку, и желтоватый свет мягко расплывался посреди небольшого помещения неправильной формы, и тут я впервые ощутил, что все эти комнаты, переходы и коридоры вырубались и выкапывались в твердой земле, иногда не поддающейся лопате и лому.

Одну из стен комнаты образовывала огромная каменная глыба. Видимо, вытащить ее наружу не представлялось возможным, и строители, оставив глыбу в земле, превратили ее в стену. Остальные три стенки покрыты тонкими, обожженными на солнце глиняными плитками. Наверное, прямо за ними скрывалась черная голая земля, а плитки строители положили ради красоты.

Из пола, вдоль стен комнаты, выступали черные прямоугольные камни. Я уселся на один из них. Сидеть было удобно – искусные руки придали камню подходящую форму.

Я сидел и прислушивался. Тишина заполняла комнату, как вода заполняет мех, до самой верхушки. Ее нельзя назвать абсолютной, в глубине угадывались едва уловимые шорохи и всхлипы. Мягкие, как мука, пылинки медленно кружились в столбике света.

Немного сосало под ложечкой, и от этого во рту становилось кисло и сухо. Необъяснимая грусть навалилась мне на плечи. Глаза вдруг защипали непрошеные слезы.

Я вспомнил наш домик в Эфрате, мамины вечерние рассказы, рощицу с золотыми каплями застывшей смолы, бархатистую шерстку на спине Шунры. Все это было еще так близко и уже так далеко.

Я понимал, что прошлое ушло навсегда, но надеялся на будущее, в котором повторятся и мамины рассказы, и отцовские уроки, и даже Шунра.

Я тогда не знал, что в это самое время мать, заливаясь слезами, хоронила отца, но дрожащая паутинка ее рыданий перенеслась через разделяющее нас расстояние и, прикоснувшись к моим глазам, наполнила их соленой влагой.

Что будет со мной? Зачем я здесь, один, без родителей? Смогу ли идти дорогой избранных? То немногое, что успели рассказать мне Кифа и Шали, так далеко от меня, от моих настоящих способностей, умений. Да и что я умею, что знаю? Короткие уроки отца, рассказы матери? Я даже в школе никогда не учился, ведь ессейской рядом никогда не было, а в школу для детей Тьмы меня не пускали.

Экзамены, проверки, испытания… Как я все это выдержу, как сумею преодолеть? А если не выдержу, если меня с позором выгонят из обители, как смогу вернуться домой и смотреть в глаза матери?

Дверь отворилась, и в комнату вкатился старичок с длинной седой бородой. Она почти доходила до его пояса и торчала во все стороны, точно пальмовые ветки. Борода была почти шире туловища.