Гарольд Роббинс - Торговцы грезами

Выйдя из машины, я подошел к дому.

— Привет, Вик! — сказал я.

Он вытащил из нагрудного кармана очки в металлической оправе, надел их и посмотрел на меня.

— Джонни Эйдж! — воскликнул он без особого энтузиазма. — Что ты здесь делаешь?

Я вернулся к машине и, открыв дверцу, помог Дорис выйти. И только после этого ответил ему.

— Я подумал, что стоит заехать сюда, повидаться с твоим боссом, — сказал я небрежно. — А где он?

Прежде чем ответить, Вик долго изучал меня.

— Он там, на заднем дворе, возле своего старого ярмарочного фургона, наблюдает за игрой в бокка. Показать, как пройти? — спросил он.

— Нет, спасибо. — Я улыбнулся ему. — Я знаю, где это.

Он ничего не ответил, просто повернулся и молча зашел в дом.

— От этого человека у меня мурашки по коже бегут. — Дорис повела плечами.

Я улыбнулся ей.

— Вик вообще-то хороший парень, — сказал я, беря ее за руку, и мы направились за дом. — Он всегда ведет себя так, когда я поблизости. Это, наверное, потому, что его босс так хорошо ко мне относится.

Когда мы обошли дом, я услышал восторженные выкрики, и мы пошли в том направлении.

В двухстах метрах от дома стоял балаганный фургон, выкрашенный в красную краску с желтыми буквами на боку: «БАЛАГАН ЭЛА САНТОСА». Возле него стояло человек двадцать, они играли в бокка.

Бокка — это старинная итальянская игра с тяжелыми деревянными шарами. Суть игры в том, что кто-то катит по дорожке свой шар, а остальные игроки бросают свои шары так, чтобы они как можно ближе подкатились к первому. Я никогда не мог понять, чем их привлекала эта игра.

Эл сидел на ступеньках фургона, изо рта у него торчала длинная черная сигара. Когда он увидел нас, его морщинистое лицо озарилось улыбкой. Встав и вытащив изо рта сигару, он протянул ко мне руки.

— Джонни! — Было видно, что он рад мне.

Смущенный таким приемом и чувствуя себя не в своей тарелке из-за того, что приехал к нему за помощью, я только сказал:

— Привет, Эл!

Он обнял меня за плечи и потряс. Отступив шаг назад, посмотрел на мое лицо.

— Рад, что ты приехал, — сказал он просто. — Я как раз сидел и думал о тебе.

Я почувствовал, как краска залила мое лицо, и быстро посмотрел, не наблюдает ли кто за нами, но на нас никто не обращал внимания. Все были заняты игрой.

— Хороший день для поездки, — сказал я неуверенно.

Он повернулся к Дорис и улыбнулся ей.

— Очень рад тебя видеть, моя дорогая, — проговорил он, пожимая ей руки.

Она поцеловала его в щеку.

— Вы выглядите очень хорошо, дядя Эл. — Она улыбнулась ему.

— Как твой отец? — спросил Эл.

Она улыбнулась еще шире.

— Гораздо лучше, спасибо. Надеюсь, все самое страшное уже позади. Теперь ему надо просто отдохнуть.

Он кивнул.

— Точно. Скоро он станет таким же, как прежде. — Он повернулся ко мне. — А ты? С тобой-то все в порядке?

Я вытащил носовой платок и протер лицо. Было чертовски жарко.

— У меня все отлично, — уверил я его.

Он пристально взглянул на меня.

— Зайдем-ка лучше в вагон, — предложил он. — Здесь жарковато. Нельзя долго стоять на солнце, особенно если ты не привык.

Он повернулся и поднялся по ступенькам фургона. На нем были старые полинявшие джинсы и синяя рубаха, покрытая пятнами. В фургоне было прохладно и темно, так что Элу пришлось зажечь старую керосиновую лампу. Я с любопытством огляделся. Все было так, как я помнил: большой письменный стол стоял около стены, скамейки по бокам, даже старое кресло, в котором Эл любил читать газету. Я улыбнулся Элу.

Он гордо посмотрел на меня.

— Я рад, что купил его, — сказал он. — Иногда человеку надо иметь что-то из своей юности, что-нибудь напоминающее, кто он на самом деле.

Я с интересом посмотрел на него. Его слова показались мне странными, но в них была правда. Он никогда не считал себя банкиром и, несмотря на свой огромный успех, всю жизнь продолжал считать себя балаганщиком.

Окружающее напомнило мне о моих детских годах, но особых чувств не вызывало. Я не принадлежал миру балагана, я был человеком кино.

Эл плотно закрыл дверь фургона и обратился ко мне. Его слова удивили меня.

— Что случилось, Джонни? Ты в беде?

Я посмотрел на него, затем на Дорис. Ее глаза широко раскрылись, но с губ не сходила улыбка.

— Расскажи ему, Джонни, — сказала она мягко. — Те, кто тебя любят, все могут прочесть на твоем лице.

Я глубоко вздохнул и, повернувшись к Элу, начал свой рассказ. Он внимательно выслушал, ни разу не перебив. Я вспомнил, как когда-то давно мы разговаривали друг с другом по вечерам, когда балаган закрывался. И мне не верилось, что прошло столько лет. Невозможно было поверить, что Элу уже семьдесят семь.

Выслушав меня, Эл зажег спичку о подошву сапога и раскурил сигару, затем бросил спичку на пол. Пока он не сказал ни слова. Просто сидел и смотрел на меня своими пытливыми глазами.

Долго мы сидели так. В воздухе чувствовалось какое-то напряжение. Я почувствовал движение и посмотрел вниз, — Дорис взяла меня за руку. Я улыбнулся ей. Эл тоже заметил это. От его острых и проницательных глаз не ускользало ничего. Наконец он заговорил очень тихим голосом.

— Что ты хочешь, что б я сделал? — спросил он.

Прежде чем ответить, я подумал.

— Не знаю, — сказал я, сомневаясь. — По-моему, ты уже ничего не можешь сделать. Ты — моя последняя надежда, и мне надо было с тобой поговорить.

Эл внимательно посмотрел на меня.

— Тебе ведь нужна эта компания, правда, Джонни? — спросил он мягко.

Я вспомнил, что Питер сказал вчера. Он был прав.

— Да, — ответил я прямо. — Я отдал тридцать лет своей жизни этой компании. Для меня теперь это не только бизнес, это часть меня самого. — Я помедлил и рассмеялся с горечью. — Это как нога, которую я потерял во Франции. Я ведь смог прожить без нее. Может, и вместо компании найду что-нибудь, только будет это все вот так. — Я постучал по своей деревянной ноге. — Привыкаешь, конечно. Свою роль она выполняет, но где-то глубоко внутри ты всегда знаешь, что это не твое, и становишься другим.

Эл снова заговорил, и его голос был мягким.

— Может, ты ошибаешься, Джонни. Когда я был в твоем возрасте, я оставил единственное дело, которое мне нравилось, и в результате стал очень богатым человеком. Может, тебе тоже стоит сейчас сменить занятие.

Я глубоко вздохнул и медленно осмотрел вагончик, затем снова посмотрел на Эла.

— Если я это сделаю, — сказал я неторопливо, — я ведь не смогу купить студию и поставить ее у себя на заднем дворе.

Эл молчал, лишь огонек сигары показывал, что перед нами живой человек, а не статуя. Он вытащил сигару, посмотрел на нее внимательно и глубоко вздохнул. Поднявшись, он открыл дверь вагончика и посмотрел на нас.

— Пойдемте в дом, — пригласил он.