Мартин Эмис - Другие люди: Таинственная история

Машина отъехала. Эми смотрела, как она растворяется в вечерней дымке.

Чтобы успокоиться и заодно узнать, не может ли она чем-нибудь помочь, Эми направилась в соседний дом и целых два часа провела с четою Смайтов. Если уж попал к ним, нужно было смириться с неимоверным количеством чая и пирожных, которыми хозяева непременно потчевали всех гостей. Краснолицый мистер Смайт все попыхивал своей трубкой — этакий лукавый деревянный божок, устроившийся в углу гостиной. Он уже почти не говорил и не двигался. На ковре прекрасно убранной гостиной развалился Дэвид и, задрав лапу наподобие вскинутой винтовки, тщательно вылизывал свое шелковистое брюхо. Миссис Смайт подавала чай и рассказывала, уже не в первый раз, о своих сыновьях — о Генри, холостяке, директорствовавшем в какой-то громадной школе на севере страны, и о юном Тимоти, который был убит пьяным военным полицейским на третьем году добровольной службы за границей, — о своем Тимми, который всегда был мыслителем, поэтом, мечтателем. Как - то раз в полете трепетной фантазии она предсказала, что если Генри когда-нибудь сочетается браком и у него появится сын, то в малютке возродится душа Тимоти. Генри шел пятьдесят пятый год. Эми выпила еще чая. Ей хотелось рассказать миссис Смайт о своих сестре и племяннице, но она опасалась, что это может ранить старушку. Она спросила, не может ли быть чем-нибудь для них полезной. Она действительна была бы рада им помочь, сделала бы для них все, что попросят. Но они ответили, что им ничего не нужно, поэтому Эми допила чай и пошла к себе.

Войдя в дверь, она услышала, что звонит телефон — настойчиво и раздраженно, словно бы скрестив на груди руки и притопывая ногой. Эми уже собиралась снять трубку, когда ей в голову пришла шальная мысль. Если она подождет еще пять звонков, не снимая трубки, это будет не Дэвил. Телефон прозвонил еще пять раз. Это был Принц. Он сказал:

— Привет, это я. Где это ты пропадала? Я тут чуть с ума не сошел… А, ну ясно. Уже произошло?.. Ты обрадовалась?.. Великолепно. Я очень рад. Слушай, мне тут еще последние штрихи остаются. Вернусь сегодня вечером — во всяком случае, надеюсь… Позвонить я больше не смогу, но — дождись меня, не ложись, ладно?.. Дождись. Тогда до скорого. Пока, Эми.

Миновала полночь.

Эми не волновалась — нет, нисколечко. Если бы ей грозила опасность, Принц никогда бы ее так не бросил. И все же она испытывала неясное беспокойство. Наверное, из-за того, как он с ней говорил, когда звонил в последний раз, — в его голосе слышалось чуть ли не меланхоличное смирение, в котором, однако, присутствовала и новая тревожная нотка. Конечно, он вернется. Чего ей бояться?

Оставалось только ждать. Незаметно прошел еще час. Перед Эми на диване лежали две книжки — она, по своему обыкновению, читала их одновременно. Но сейчас попытки по очереди погружаться в мир каждой из них оказались безуспешными: причудливые завитушки шрифта ускользали от сознания, и строчки мелькали перед глазами, не порождая никакого смысла. Она отложила книги в сторону, понимая, что ни ей, ни им от такого чтения проку не будет. Включила ненадолго проигрыватель, послушала первые такты фортепианного концерта, который так любила. Но в его звучных аккордах присутствовала какая-то незавершенность, точно так же, как некая ограниченность чувствовалась в том идеальном порядке, на существование которого косвенным образом намекали книги, — в порядке слов. Эми все еще не до конца восстановила свою цельность, и ей приходилось заполнять время самостоятельно, тратить его впустую, убивать его.

Минутная стрелка завершала свой медлительный проход от цифры два к цифре три. Время не было настоящим — время никогда не бывает настоящим. Эми достала свой дневник. Она описала свой день, рассказала про Малышку. Перечитала некоторые предыдущие записи, но они тоже показались ей какими - то никчемными, пустяшными, жалкими — как-то маловато для полноценного прошлого, правда? «Откуда мне знать, что я — это я?..» Она сделала последнюю попытку проникнуть назад, в прошлое. Когда - то вместе с Малышкой они были детьми; потом она выросла, ей все стало неинтересно, она встретила его, пустилась во все тяжкие; была жестока с родителями и со многими другими людьми; он ее чуть было не убил; она хотела, чтобы он это сделал, и у него это почти получилось; он думал, что получилось, но оказался не совсем прав. Потом она снова очнулась и начала себя помнить.

Нет, она почти ничего не смогла вспомнить. Только как входила в комнату, полную других людей, как просыпалась воскресным утром, как замерла в каком - то дворе, обращенная в статую странной игрой света, как плакала за школьной партой, как мечтала посветить в чужие окна, когда все мальчишки разбрелись по домам. Она слушала, как проносятся секунды. Наступил рассвет, а Принц так и не приехал.

Эми не беспокоилась, Эми ничуть не тревожилась. Свет вернул ее в настоящее. Она стояла в саду, в волосах ее серебрились капельки росы. Она наблюдала, как догорает утренняя звезда. Приготовила кофе и угостила Дэвида не причитавшимся ему завтраком, который он беззаботно слопал. У Дэвида девять жизней. Жаль, что он не понимает, насколько хорошо его нынешнее воплощение: четырехразовое питание и почти непрерывные ласки. У других котов жизнь посуровей; но одна из кошачьих привилегий — полнейшее безразличие к судьбам себе подобных.

Эми пошла гулять по пробуждающимся спальным кварталам. Растянувшись во времени, ее чувства почти утратили болезненную обостренность, но жизнь все еще была удивительной, захватывающей, чудесной, и она наблюдала за людьми, улавливая излучения каждого и движение людских масс. Осталась некая излишняя просветленность: глядя на других людей, она ясно видела, какими они будут в старости и какими были в детстве. Это очень захватывало, но и страшно утомляло. Проходя по улицам, она улыбалась самым маленьким и самым старым. Впрочем, расположение ее к окружающим было им под стать: так ее нежность к воробью не превышала его собственных размеров. Ей совсем не хотелось возвращаться домой. Он не будет беспокоиться, не станет тревожиться. Он всегда найдет ее.

Она уселась на скамейку в парке. К ней подошел какой-то старичок, попытался слегка приударить за ней. Но надолго его не хватило… Она сидела совершенно неподвижно и даже не моргала. День завершал поворот вокруг своей оси, и трава теряла свои сочные краски. Под блеклым небесным холстом детские коляски и парковые смотрители крест-накрест пересекали зеленое пространство, которые линяло, приобретая какой-то молочно-известковый цвет, — как озеро в безликие послеполуденные часы. Она закрыла глаза и снова их открыла. С ней что-то происходило, что-то нескончаемое и волнующее. Все, все в этом мире стучалось в ее сердце — впусти меня! — но в то же время она чувствовала, что и деревья, и виднеющиеся крыши домов, и небеса бесконечно от нее далеки. Их бытие никак не связано с ее собственным, и в этом их очарование. Да, как мало связывает тебя с жизнью, подумала она с облегчением и восторгом. Она чувствовала… чувствовала себя умершей. Люди ошибаются, когда говорят, что жизнь слишком коротка. Нет — она слишком длинна. Я сполна пожила. Теперь он может за мной прийти.