Бернар Клавель - Плоды зимы

Он говорил, не повышая голоса, но очень резко. Мишлина молча посмотрела на него, заморгала и разразилась рыданиями.

— Я заслужила ваши упреки, — сказала она. — О, как я их заслужила! И как я корю себя, что отдавала все свое время работе и забросила вас. Вечно хочется сделать побольше, а к чему это приводит… я вас спрашиваю?

Отец, у которого вызвал раздражение этот чересчур быстрый приступ слезливости, перебил ее:

— Полагаю, Поль прислал вас сюда не затем, чтобы вы задали мне ваш вопрос.

Она притворилась, что очень удивлена и очень испугана.

— Но он не знает, что я здесь, — стала она уверять. — Бедный Поль, если б вы видели, в каком он состоянии.

— Это меня не интересует. И незачем было вам приходить и ломать здесь комедию.

— Не кричите так, милый папа, это вам вредно. Я вам сейчас все объясню. Но чего мы тут стоим?

Отец ожесточался все больше и больше. Он, как за крепкую скалу, изо всех сил ухватился за свой гнев. Притворство Мишлины помогало ему. Слишком уж легко она пустила слезу. Слишком много вздыхала, и отца даже смешило, как при каждом вздохе у нее вздымается грудь — прямо чуть не лопается материя на лифе. Он махнул рукой в сторону Манси, где небо понемногу заволакивали облака.

— Завтра может пойти дождь. И мне надо перетащить сучья с грядки раньше, чем польет. Некогда мне слушать ваши причитания.

— Господи, никогда бы я не подумала, что вы обойдетесь со мной так сурово и так несправедливо. Бедный Поль сегодня в обед даже куска не мог проглотить…

— Ну, а я поел в свое удовольствие. Протомил в чугунке картошку… Ваши кастрюли стоят на крыльце. Можете их забрать. И впредь не трудитесь присылать мне еду. Без вас обойдусь. Да и калитка будет всегда на запоре.

Он повернулся к Мишлине спиной и пошел к дубу, не обращая внимания на невестку, которая с носовым платком в руке так и осталась стоять у сарая.

— Плачь себе на здоровье, — проворчал отец, — меньше будешь по нужде бегать. А похудеть все равно не похудеешь, черт тебя побери!

Отец разжигал в себе злобу. Он завернулся в нее, как в непромокаемый плащ, который его толстой невестке не прошибить ни слезами, ни рыданиями.

Каждый раз, как он возвращался к сараю, Мишлина заговаривала с ним:

— Бедный Поль. Если б вы только знали, как он мучается. Говорит, теперь дорогой мой отец меня проклянет. А я так хотел скрасить ему старость…

Отец возвращался к сараю четыре раза. Он уже не пылал гневом, а чувствовал лишь раздражение — ему хотелось схватить прут и отстегать невестку по толстому заду.

В пятый раз отец не выдержал, остановился перед нею и, стараясь не кричать, чтобы не вызвать приступа кашля, который помешал бы ему выложить все, что он хочет, сказал:

— На сегодня с меня хватит. Сделайте милость, убирайтесь вон и чтобы ноги вашей здесь не было, пока я не окочурюсь… Тогда делайте с моим садом что угодно, а пока я жив, устраивать тут бордель не позволю!

Мишлина медленно отступила, затем, прежде чем повернуть обратно, еще раз всхлипнула:

— Бедный Поль, он этого не вынесет, заболеет!

— Пусть пьет поменьше — и будет здоров… Но пусть не приходит больше надоедать мне своими глупостями и своих шутов гороховых с портфелями под мышкой пусть сюда не водит!

Снова наступили холодные дни, шел дождь, иногда даже со снегом, однако силы отца поддерживала рожденная гневом энергия, и он трудился без передышки. Он делил свое время между сараем, где пилил и колол на дрова ветки старого дуба, и огородом, который он расчищал к весне. Он ждал, когда немножко подсохнет земля, чтобы начать ее вскапывать.

В середине марта он получил письмо от Жюльена, который сообщал о рождении мальчика. Ребенка назвали Шарль-Гастон. В этот день старику работалось легче обычного. Увидев проходившего мимо Робена, он попросил его зайти в дом. Он показал соседу письмо Жюльена, а когда тот поздравил его, отец со слезами на глазах спросил:

— Не напишите ли вы мне письмецо?

— Конечно. Вы хотите, чтобы я написал его сейчас?

— По правде сказать… Если бы вы могли еще сегодня же и отправить… а потом, если это вас не слишком затруднит, я хотел бы послать сыну немного деньжат. Понимаете, купить подарок мне трудно. Вот я и решил отправить им небольшую сумму. Мне как раз уплатили за аренду дома, где булочная, а сейчас нет особой нужды в деньгах…

Робен написал письмо, и отец дрожащей рукою поставил внизу свою подпись.

— Вот ведь горе какое, — сказал он. — То-то бы порадовалась моя бедная жена!.. Завтра, если будет не слишком уж скверная погода, непременно схожу на кладбище. Я там еще ни разу не был. Все силенок не хватало. Но теперь…

— Позвольте, я попрошу жену проводить вас.

— Нет, нет. Ей и так много хлопот со всеми этими покупками для меня.

С тех пор как отец запер калитку и решил отказаться от еды, которую обязан был присылать ему сын, госпожа Робен покупала старику хлеб, мясо и молоко. Время от времени она приносила ему что-нибудь на десерт. Делала она это так мило, неизменно прибавляя:

— Вы мне только услугу окажете, а то я наготовила слишком много, и муж ворчать будет, если увидит, что я выбрасываю.

На следующий день, встав с постели, отец внимательно посмотрел на небо. Рассвет обещал солнечную погоду. С востока дул свежий ветерок, прогоняя с неба ночную дымку. Отец замочил в лохани две рубахи, две фуфайки и несколько носовых платков, которые он собирался постирать, потом надел чистый фартук, вельветовую куртку, взял свою палку с железным наконечником и вышел из дому.

Чтобы не идти через центр города, он пересек ярмарочную площадь, затем свернул на улицу Регар, потом на набережную. Он шел быстрым размеренным шагом, радуясь, что на улицах мало прохожих. Он направлялся на кладбище навестить жену, которую схоронил в начале зимы. Но ему не было грустно. Ведь он шел поклониться ей и сообщить добрую новость.

Прошагав так минут сорок пять, старик вышел на дорогу, которая вела к кладбищу. Одновременно с ним, но только с улицы Пюи-Сале, на эту же дорогу вышла старушка, которую он давно считал умершей. Это была его старая покупательница, той поры, когда он еще держал булочную. Увидя отца, она вроде бы нисколько не удивилась, засеменила с ним рядом и заговорила так, как будто они виделись накануне.

— Стало быть, идете навестить жену.

— Да, — сказал отец. — Зима была долгая. А мне в холода лучше не высовывать носа на улицу.

— Я тоже в зимнюю стужу почти не бываю на кладбище. Правда, я живу неподалеку и потому, едва выглянет солнышко, сразу выбираюсь сюда… Конечно, ненадолго. Только поклонюсь могилкам и тут же домой… Но покойники не в обиде… Они меня хорошо знают. И уверены, что, когда установятся теплые дни, я буду приходить надолго.