Дмитрий Добродеев - Большая свобода Ивана Д.

Ему часто снится один сон: они с Катей едут на машине из Гармиша, наперерез бросается старый седой кабан. Бьется об их ветровое стекло, на стекле расходятся трещины. Он видит окровавленную морду кабана, все засыпало снегом, дороги почти не видно. Заносит ручьи и перевалы вокруг Гармиша. И еще он видит, что фуникулер на Цугшпитце не работает: зависли цепи, и группа людей застряла в кабине наверху.

К нему подходит лейтенант вермахта в заснеженной шинели, отдает честь и говорит: «Противник ушел через перевалы. К Бреннеру».

Он пытается выйти из машины, но не может. Это приводит его в отчаяние. Выходит, пути дальше нет!

Иван думает: «Это надо будет пережить! Утрату Южного Тироля, временную потерю Украины. Да, я забыл про город-герой Севастополь! Вернуть его — огромный труд! Забрав Крым, враги лишили империю мужского качества».

Он протирает глаза: рядом с ним Катя. Удивительно, что она храпит. Такая молодая, а храпит.

Это главный момент — ее молодость. Таков закон мира: поседевших мужиков тянет на молодых. Что можно тут изменить? Когда ему было двадцать, он этого не понимал.

Нравится ему Катя, но он не может просто так жениться на ней: нужна справка о разводе. Он посылает в Москву запрос, однако жена передумала и не дает добро.

Иван лежит в номере «Арабеллы». На душе тоскливо, дождь барабанит по стеклам. Он лежит в халате. Курит сигариллу, в руке стакан с виски. Он хочет все забыть, но не получается. Смотрит на часы. «Ролекс» показывает девять вечера. Этот «Ролекс» с белым золотом стоит восемь тысяч марок, но он не нравится ему. Обязан носить по статусу. Где сейчас его часы «Ориент»? Он так любил их, а в 78-м продал, чтобы поехать с немолодой советской критикессой на курорт. Он отнес часы в комиссионный на «Новослободской», за них дали сто шестьдесят рублей. На эти деньги он оплатил поездку, но часы помнит до сих пор. Он видит их дальнейшую судьбу. Их купил проводник-грузин и увез в Сухуми. Они исправно тикали пятнадцать лет на его волосатом запястье, а в 92-м, во время абхазской войны, грузина поставили к стенке. Часы с запястья сняли. И по неосторожности уронили под гусеницы БТР. Расплющенные винтики и пружинки «Ориента» остались лежать на шоссе Сухуми-Гагра.

Он видит жизнь так же, как все — вспышками, моментами. Никто не видит сплошную линию жизни. Какие-то годы вообще выпадают, какие-то выходят вперед. Он видит друзей, видит ситуации, взрывы эмоций… и эта, блин, всемирная история распадается на части. Есть годы, моменты, лица, но нет единого целого, есть некие моменты в этом большом пазле.

Когда опускается ночь, когда начинается день, кто скажет? Эта пауза обманчива. Пауза обманчива. Иван сегодня не в форме. Он долго лежит в кровати, курит, смотрит на икону. Катя заперлась в своей комнате. Собака бегает по коридору, надо выгуливать. Служанка стучит в дверь: «Пора убирать номер!»

Он встает, натягивает шорты, выходит с Чуком на газон. «Арабелла» — большой белый корабль. Здесь безмятежно живут иностранцы. Их обслуживают, обстирывают, ни о чем не надо думать. Но его беззаботная жизнь в «Арабелле» подходит к концу: делить квартиру с Катей он больше не может: иначе он окончательно сопьется. Надо найти гарсоньерку где-нибудь в Швабинге. И он почему-то начинает напевать «Каховку».

На газоне, выгуливая собаку, он встречает сухощавого седого человека с таксой. Его зовут Франц Штерн, как выясняется, он эзотерик и целитель. Штерн спрашивает: «Чем вы кормите собаку? Она у вас такая нервная». — «Отварной курицей. Чук обожает ее». — «Ну, вы преступник! — говорит. — Кормить надо говяжьей вырезкой, желательно парной. Тогда у собаки будут здоровые рефлексы. Как у моего Белли».

С собачьей темы они переходят на общечеловеческую. Гуляют по газону и долго говорят о жизни.

Штерн весел, он без умолку трещит: «У меня прибывает сил. У меня растет уровень квантовой энергии, я связан с индийским богом огня — Агни. Я вижу, как эти потоки тонкой энергии источаются из моих ладоней — они могут лечить».

У Штерна нет никакого медицинского патента, но, занимаясь целительством нелегально, он собирает громадные, по его словам, деньги: «Скоро я поеду в паломничество на Тибет, осуществится моя заветная мечта!»

Иван говорит ему: «У меня не в порядке с памятью. Я забываю, кто я, откуда я. Больше так жить не могу!» Штерн отвечает: «Это поправимо, но помочь может только Детлефсен».

На следующий день Штерн сажает Ивана в свой древний «Опель» и везет к австрийской границе, где недалеко от бывшей резиденции Гитлера в Берхтесгадене живет знаменитый маг и гипнотизер Торвальд Детлефсен.

Встреча с Детлефсеном имеет свою предысторию: Москва, 1980 год. Дождливая осень. Ивану очень плохо, его шатает от нервной дистонии. Он невыездной, больной, одинокий. Он подсел на седуксен. Ему нужна помощь. Знакомые направляют его к Наталье Борисовне.

Иван идет по Сретенке. Темные неосвещенные переулки, пустые витрины магазинов. Находит дом, где живет Наталья Борисовна — маг и экстрасенс. Поднимается на второй этаж купеческого дома без лифта. Звонит в дверь, обитую кожей с выдранным войлоком. Этот запах… он помнит особый запах русских подъездов. Не изменившийся за весь XX век.

Ему открывает женщина лет пятидесяти, с седыми всклокоченными волосами и пронзительным взглядом выпуклых серых глаз. Удивительно похожа на Блаватскую, как он потом поймет. В трениках, майке, боевая комсомолка 40-х годов. Проводит его в гостиную: там на круглом столе — книги Рериха, дымится чай. За столом сидит муж Саша — моложе ее лет на двадцать, очкастый, коротко стриженный советский инженер, который всегда и во всем поддакивает ей.

На обклеенной темными обоями стене висит неумело намалеванный портрет Дзержинского, под столом тявкает лохматая собачка. В углу комнаты — репродукция картины того же Рериха.

Наталья Борисовна была детским театральным режиссером, но, начитавшись эзотерической литературы, ощутила свои силы. Поверила в Рерихов, социализм, Россию. Ей были свойственны свирепый антиамериканизм, советский патриотизм и исторический оптимизм. Уже много позже Иван увидел, как идеи советской эзотерики плавно перекочевали в эзотерику постсоветскую.

У нее своя особая техника: ладонями проводит энергетическую закачку, встряхивает руки, говорит о карме и перевоплощении, о том, как эта кудрявая собачка станет когда-нибудь человеком. Обильно потеет во время сеанса, мускусные пары висят в воздухе.

Дзержинский смотрит на эти упражнения с немым укором.

Что странно, сеансы помогли: Иван слезает с седуксена, начинает заниматься джоггингом. Ему лучше. Он даже решает жениться.

Еще она повесила ему на шею терафим — зашитую в кожу серебряную коробочку, которую она накачала своей энергией, чтобы он, больной, подзаряжался на ходу. Он носил его около года, пока молодая жена не заставила его выбросить эту языческую нечисть.