Александр Зиновьев - Иди на Голгофу

— Некоторые из моих знакомых работают там. Из их слов я смог составить себе только очень общее представление об этом ИСП. Я имел шансы попасть туда, но я отказался.

— Почему?

— Сотрудники ИСП допускаются к самым секретным делам и автоматически становятся «невыездными лицами». А меня тогда иногда выпускали за границу. И я хотел выезжать. Кроме того, сотрудникам ИСП запрещается публиковать свои работы, а я надеялся сделать себе имя в науке.

— И вам это удалось?

— Нет. Мне все равно пришлось заниматься исследованиями, результаты которых сразу же становились секретными. А публиковать я мог только то, что укладывалось в рамки идеологии. На этом имя в науке не сделаешь.

— Так что же вам все-таки удалось узнать об ИСП?

— Сначала этот институт планировался как исследовательский центр в составе Академии общественных наук при ЦК КПСС. В задачу ему вменялось исследование общих тенденций развития человечества в наше время и его перспектив в предстоящем столетии. Но секретарь ЦК по идеологии сказал, что марксизм давно решил эту проблему исчерпывающим образом. И незачем зря тратить силы и средства на создание института, который все равно не сможет сказать ничего больше. Тогда этим институтом заинтересовались в КГБ.

— В каком смысле?

— В будущей войне самыми сложными проблемами будут проблемы социальные, т. е. проблемы организации жизни завоеванных нами (это принималось как аксиома) стран Западной Европы. Надо уже сейчас разработать всевозможные варианты наших действий в Западной Европе после победы. Надо учесть уроки немцев и быть готовыми работать с точностью часовых механизмов, но с учетом возможных вариантов.

— Какие варианты имелись в виду?

— Различные варианты для различных стран и их различного состояния в результате поражения или разгрома. Было введено понятие социологического типа ситуации, подлежащей организации. Разрабатывались некоторые абстрактные модели поведения.

Что касается конкретных районов Европы, то была разработана система критериев оценки их состояния, чтобы сразу же ввести в действие соответствующий вариант организации. Причем как критерии оценки, так и варианты организации должны быть достаточно простыми. Настолько простыми, чтобы, например, командующий армией или представитель Ставки Верховного командования мог принять решение и отдать распоряжение действовать. Успех дела может зависеть буквально от нескольких часов.

— Какого уровня могли достигнуть исследования ИСП в настоящее время?

— Полагаю, никакого.

— Как вас понимать?

— Очень просто. Надежды насчет научных открытий в сфере предсказания будущего беспочвенны. Во-первых, предсказание будущего в СССР есть прерогатива высших партийных властей, и какой-то научной мелкоте не позволят вообще делать такие открытия. А во-вторых, будущее не предсказывают, а планируют. Будущее невозможно предсказать в принципе. Но его можно запланировать. История же есть стремление в какой-то мере и форме соответствовать плану. Здесь как с пятилетними планами: они выполняются всегда как руководство к действию, но никогда не выполняются как предсказания. Проблема не в том, что произойдет, а в том, что надо делать, чтобы история шла желанным для нас путем.

— Ну а каковы могут быть там результаты в смысле планирования будущего?

— В Советском Союзе много гениальных мальчиков, которые за минимальное вознаграждение готовы творить чудеса. Но вряд ли эти чудеса пойдут в дело.

— Почему?

— Потому что они сотворены за ничтожное вознаграждение. А за большое вознаграждение там делают только халтуру.

Мне вдруг показалось, будто я иду по московской улице. Москва… Самый серый и скучный город в мире. Самый жестокий и безнадежный. И самый близкий и дорогой. Будущее человечества. Гнусное будущее, но все же будущее, идущее на смену яркому и динамичному прошлому Запада. А не выдаю ли я свою личную неустроенность на Западе за будущую судьбу самого Запада? Это было бы хорошо, если это было бы так. Но я боюсь, что это не так. Нынешнее положение на Западе есть вершина того, чего вообще может достичь человечество во всех отношениях, есть исключение из исторической монотонности. Теперь — только вниз, только хуже, только к закономерной монотонности. Сохранить нынешнее состояние Запада как можно дольше — вот проблема номер один для… А для кого? Как это ни странно, для нас — для гомососов.

В Москве у меня была приличная по московским условиям квартира. Когда я ее приобрел, я был наверху блаженства. И больше уже ни о каком улучшении жилищных условий не мечтал — это был потолок моих бытовых возможностей. Два года я наслаждался своим счастьем. Целых два года. Сколько в моей квартире было выпито вина, сказано слов, передумано мыслей! Всего лишь два года. И вот ничего этого нет.

В Москве у меня было много знакомых, которые в любое время готовы были составить мне компанию выпить и поболтать. В Москве были люди, которые выкачивали из меня идеи, использовали их и ценили. Пусть для себя, а не для меня. Но отдавать что-то людям — это тоже жизнь. А здесь я имею компаньонов лишь от случая к случаю и на короткий срок. И никто тут не хочет эксплуатировать мой интеллект. Как только люди, которые могли бы это делать, обнаруживают мускулы моей мысли, они почему-то пугаются их и исчезают. А я именно сейчас дозрел до такого уровня, что мог бы завалить идеями целую академию наук.

Кончились сигареты. Надо «стрельнуть». Но город словно вымер. А что, если сломать сигаретный автомат? Вспомнил слова одного из наставников КГБ: никакой уголовщины. Обидно будет, если из-за пачки сигарет пропадешь. Я загадал: первому, кто мне предложит закурить, продам душу. За одну-единственную сигарету. Но охотники за душой советского человека так и не появились.

Во сне мне виделся совершенно пустой город. Я искал человека. Любого. Мне казалось, что вот в этом помещении есть люди. Входил — пусто. Вот сейчас за углом увижу человека!.. Никого…

Я стою на мосту и смотрю, как вдалеке солдаты особого десантного батальона в ярко-оранжевых спасательных жилетах надувают резиновые лодки. Судя по их жестам, они там издают какие-то звуки. Но эти звуки заглушаются воплями чаек и мефистофелевским хохотом-кряканьем уток, которых кормят бывшие нацистские преступники и будущие жертвы коммунистических преступников.

Солдаты погрузились в лодки и подплывают к мосту. Они уже знают меня. Что-то кричат, смеются, машут руками. «Привет вам, солдаты особого десантного батальона! — кричу я в ответ и приветствую их поднятием руки (похоже на «Хайль!»). — Веселитесь, голубчики. Скоро придут наши солдаты и проколют ваши резиновые лодки. Хотя ваша речушка воробью по колено, утопят вас в ваших спасательных жилетах, как котят. Возьмите меня к себе на службу, и я вас научу, что надо иметь, чтобы лупить советских солдат».