Имоджен Эдвардс-Джонс - Модный Вавилон

— Итак, что ты думаешь? — спрашивает Александр, когда мы уже в салоне и берем по бокалу вина.

— Это было не то, что я ожидала. Я-то надеялась, что они будут всячески с нами носиться.

— Понимаю, — говорит он. — Совершенно очевидно, что они не хотели иметь с нами дела. Что мы слишком незначительны. — Александр вздыхает. — Чертих возьми, они заставляли нас нюхать всякую тухлятину.

— Вот-вот. Запах, как в спальне у подростка.

— Или в общественном туалете после рок-концерта.

— Ага.

— Боже, какая гадость, уберите это. — Он улыбается. — Неудивительно, что люди вроде нас с тобой покупают исключительно эксклюзивную косметику. Мы же не хотим, чтобы от нас несло, как из сортира. Или как от простых смертных. Когда ты в последний раз покупала духи от какого-нибудь ведущего производителя?

— Не помню, — отвечаю я.

— Когда тебе было лет семнадцать или около того, готов поспорить. Духи — это штука, рассчитанная на массового потребителя. А мы — пора это признать — в этом совсем не разбираемся.

— Ты прав, — соглашаюсь я.

— Просто стыд и срам! Ведь сделка могла получиться что надо. Мы бы заключили с ними контракт на три года, и им бы пришлось поддерживать доходы на нужном уровне и следить за продажами, чтобы не упустить лицензию.

— Конечно.

— В такой ситуации мы бы ничего не теряли. Мы бы просто не могли что-нибудь потерять. Нам оставалось бы только заколачивать деньги, а если бы они не справились, то мы бы поискали другой способ, например, сменили название. Черт подери, мы бы даже могли попросить Тома Форда, чтобы он написал для нас текст рекламного ролика.

— Да.

— Может быть, в следующем году?

— Или через два года?

— Или через три?

Мы поднимаем бокалы.

Из поездки мы возвращаемся в еще более решительном состоянии духа. Выпив три бутылки вина, мы решаем, что еще наступит то время, когда я буду отмахиваться от предложений, как от назойливых мух. И что однажды, если мы вдобавок обретем авторитет в мире упаковки и рекламы, наступит время, когда мы будем счастливы продать кому- нибудь наше имя. В конце концов, как нам стало ясно, никто из нас не в состоянии отличить Chanel № 5 от Stella или Marc Jacobs Light. Во всяком случае, кого это волнует; пусть даже наши духи будут пахнуть старыми кроссовками — лишь бы продавались.

Триш несколько потрясена, когда мы делимся с ней своими идеями. Со всей эмоциональностью уроженки Хокстона она спрашивает:

— Что? Вы готовы поместить свое имя на упаковку товара, который вам не нравится?

— Если дойдет до этого, то да, — говорю я.

— Я бы никогда такого не сделала! У меня слишком строгие моральные принципы.

— Некоторые не могут позволить себе думать о морали, — возражает Александр.

— Некоторые просто никогда не обращали на нее внимания, — говорю я, глядя на него.

— Не представляю себе, как такое возможно. — Триш качает головой. — Я хочу сказать, это просто незаконно.

— Да. — Я улыбаюсь. — Когда у тебя будет своя фирма, Триш, тогда ты сможешь первой бросить в меня камень.

— Я никогда не стану заниматься бизнесом! Не хочу торговать.

— Мне нравятся эти брюки, — говорю я, глядя на ее ноги. — Где ты их достала?

— Через приятеля, — отвечает Триш. — Он работает у одного дизайнера.

— Правда? И сколько они стоят?

— Я заплатила семьдесят пять фунтов.

— Они того стоят.

Наверху Дорота и ее подруги усердно трудятся. Нам показываться через три недели, и мы начинаем нервничать. Вечером вместе с Мими придет Лидия, так что мы можем подумать о примерке и подгонке платьев. А до тех пор все заняты делом.

В мастерской пахнет куревом, кофе и залежалым печеньем. Радио работает на полную громкость, никто не разговаривает. Чем ближе показ, тем меньше болтовни во время работы. Дорота сидит, согнувшись над темно-синей шелковой блузкой с оборками на груди. Эта блузка, которую я создала под впечатлением от прошлогодней весенне-летней коллекции Balenciaga, выполнена в лаконичном стиле начала прошлого века — то, что мне и нужно. На вешалке висят три жакета из шотландки с ярко-розовой шелковой подкладкой, которая оттеняет клетку. Мне они очень нравятся. Они смотрятся куда лучше, чем я себе представляла. Всегда бывает интересно убедиться в ограниченности собственного воображения.

— Потрясающе выглядит, — говорю я Дороте.

— Да, неплохо, — отвечает та. — Но знаете, это просто казнь египетская — сделать так, чтобы все клеточки совпадали. — Дорота вздыхает. — Я дважды переделывала этот жакет, прежде чем он стал выглядеть прилично.

Швеи что-то дружно бормочут в знак согласия. Эта коллекция доставила им больше всего хлопот. На самом деле каждая коллекция всегда кажется самой трудной. Бывала у нас и стадия повальной паники, когда мне приходилось буквально в последний момент перед показом нанимать портних-полячек, которые работали по восемнадцать часов в сутки за восемнадцать фунтов в час. Хотя в этом году все должно пойти немного по-другому. Ведь мы собираемся в Нью-Йорк!

Интересно, позволят ли нам арендовать ателье или же все неизбежные изменения придется вносить прямо в номере отеля? Помню одну замечательную историю о том, как Азеддин Алайя разрешил Вивьен Вествуд воспользоваться его помещением, когда она впервые приехала в Париж. С его стороны это было очень любезно; нет ничего хуже, чем необходимость делать последние стежки буквально на бегу. Похоже, было, что он действительно за ней ухаживал. Его шеф-повар приготовил баснословный обед, сплошь из марокканских блюд, и за столом к дизайнерам присоединилась Кайли, которая пришла на примерку. А когда показ прошел, оба собрали своих сотрудников для обмена идеями и опытом. Вивьен и Алайя без устали рассказывали о том, как они продумывают дизайн, как шьют и вообще как работают. Все это было так благородно. Вивьен даже попросила Азеддина выйти вместе с ней на подиум в конце показа. Алайя, разумеется, отказался. Он терпеть не может выходить на сцену — возможно, из-за своего крошечного роста (всего лишь метр пятьдесят). Но взамен он одолжил Вивьен свою великолепную собаку. Вествуд прошла с ней по подиуму, и, таким образом, весь Париж понял, что Алайя одобрил ее коллекцию. Не думаю, что Майкл Коре или Марк Джакобс окажут мне такую же честь в Нью-Йорке.

Я уже начинаю жалеть об этой идее. Приходится одновременно заниматься коллекцией и организационными делами. Нельзя ехать в Нью-Йорк, когда коллекция готова лишь наполовину, и надеяться на то, что все будет улажено в последнюю минуту. Вдобавок я только сейчас поняла, что не смогу понаблюдать за Марком Джакобсом и Роланом, чтобы убедиться, в правильном ли направлении мы двигаемся. Когда я, наконец, осознаю, какое количество работы предстоит провернуть за пару недель, мне просто становится плохо. Чтобы закончить в срок, придется с вдеть ночами. Нужно обшить пуговицы, скроить платья, изменить фасон блузок и сделать подкладку по меньшей мере к трем пиджакам. Когда я об этом думаю, у меня учащается сердцебиение.