Константин Сергиенко - Самый счастливый день

— Господи! — Розалия всплеснула руками.

— Идите, Николай Николаевич, и подумайте. Надо спасать честь коллектива. Пока не поздно.

Я сделал шаг к двери. Остановился.

— Скажите, Иван Иванович, а откуда это известно?

— Что именно?

— Что Арсеньева ходит в церковь?

Наполеон поджал губы.

— Вы нам не верите?

— Просто неплохо бы знать, раз мне поручили.

— А вы, я вижу, принципиальный, — сказал Наполеон, помолчав. — Это хорошо. Но не в тех случаях, когда не доверяют старшим товарищам. Скажу вам только одно, нам известно! Вы не верите и сейчас?

Я вышел из кабинета с чувством омерзенья в душе.

Вернулась из Москвы Вера Петровна. Дела её мужа будто бы шли к успешному завершению. Осталось что-то кому-то подписать, что-то куда-то направить. Во всяком случае, обещали, что профессор Сабуров скоро вернётся к прежней работе. Вера Петровна выглядела усталой.

— Ну что тут новенького, Коля? — спросила она.

— Я как раз вам хотел задать этот вопрос. Всё-таки из столицы.

— Мне вглядываться было особенно некогда, целые дни хлопотала. Но атмосфера, конечно, не та, что три года назад. Все здороваются. Даже те, кого помню едва. Но поверьте, Коля, это приятно с одной стороны, с другой противно.

Я рассказал про встречу Поэта с маститым знакомцем.

— Вот, вот. Самое удивительное, что они совершенно искренни. И тогда, когда гонят, и тогда, когда возносят хвалу… Между прочим, столкнулась на улице с вашим предшественником, учителем Гладышевым. Незаметный какой-то. Едва поздоровался.

— Про него тут разные слухи ходят, — заметил я.

Вера Петровна кивнула.

— Не удивлюсь, если выяснится, что он был осведомителем. Повадки какие-то странные, въедливый глаз.

— Но ведь говорили, что он неплохо преподавал.

— Ну и что? Многие люди такого толка далеко не бездарны. А некоторые талантливы. Жизнь для них театр. Они могут играть разные роли, от дерзких авантюристов до провокаторов самого крупного масштаба.

— Вы думаете, Гладышев из таких?

— Бог его знает. Но я уже говорила, тёмная лошадка.

Пришёл Поэт, и я деликатно оставил его с хозяйкой, так как понял, что у них есть свои разговоры.

В классе уже знали. Маслов ходил со значительным видом, Гончарова скорей с возбуждённым, Камсков выглядел озадаченным и углублённым в себя.

А что же она? Она, казалось, не замечала, хотя мне было понятно, что тоже знает. И это выразилось по крайней мере в том, что, не сговариваясь, мы тотчас увели в подполье даже ту незримую связь, которая существовала меж нами. Мы разъединились, облегчая каждому собственную задачу, предоставляя, как говорят, простор для манёвра. А то, что предстоит схватка, понимали и я, и она.

Маслов попросил со мной встречи.

— Николай Николаевич, — сказал он, — мы, то есть комитет комсомола, знаем, что у вас поручение от дирекции. И мы, то есть комсомольцы, хотели бы скоординировать наши действия.

— Как ты важно говоришь. Толя, — заметил я.

— Вопрос требует, — сказал он, слегка насупившись.

— Ты, конечно, имеешь в виду историю с Арсеньевой? О какой координации речь?

— Мы ведь тоже заинтересованы, она наша соученица, — значительно произнёс Маслов.

— А раньше вы знали, что Арсеньева ходит в церковь? — спросил я.

— Я лично нет, — ответил он.

— А если бы да?

— Не понял, — сказал он.

— Если бы ты знал, что Арсеньева ходит в церковь, именно ты один, то как бы поступил?

Маслов нахмурился.

— Что гадать, Николай Николаевич. Факт есть факт. Про это узнали директор и комитет комсомола. Теперь мы должны принять меры.

— Какие же меры?

— Вот здесь мы и должны скоординировать. Вы по своей линии, мы по своей.

— У меня нет никакой линии, Толя, — сказал я. — Дирекция обеспокоена грядущим наездом комиссии. Мне, честно говоря, не совсем понятно, зачем комиссии какая-то ученица. Или тут кроется что-то ещё? Я говорю с тобой доверительно, Толя. В Москве у нас не считалось предосудительным наведываться в церковь. Я, например, сам ходил. На Пасху. Прекрасно поют. Да и вообще это культура, иконопись, зодчество.

— Это я понимаю, — согласился Маслов. — Но Арсеньева вряд ли…

— Откуда ты знаешь? Ты с ней говорил?

— Она не станет разговаривать на такие темы. С ней вообще говорить очень трудно.

— Проработать на собрании легче?

— Но Николай Николаевич! — воскликнул он. — Арсеньева — комсомолка! Что будет, если все комсомольцы станут ходить в церковь?

— Так уж и все.

— Конечно, мы обязаны её обсудить. Поэтому я к вам и подошёл. Ведь вы должны побеседовать с ней. Она вам расскажет. Тогда у нас будет материал. А так у нас нет материала. И нет вообще уверенности, что она придёт.

— Ах, вот что… — я с интересом смотрел на него. — Ученики хотят получить информацию от учителя?

— Но Николай Николаевич, — осторожно начал Маслов, — вы, конечно, учитель, мы уважаем… Но ведь вы ещё в комсомоле? Мы с вами в одной организации, хоть вы и старше…

— Да — сказал я, — в одной, но мненья у нас разные. Я никогда не был сторонником проработок. Тебе, кстати, должно быть известно, что сейчас это не очень модно.

— Вот мы и не хотим, — сказал он. — В конце концов, Николай Николаевич, у нашего класса школьное знамя. Мы не хотим его отдавать.

— Тогда лучше не раздувать дело, — заметил я.

— Согласен, согласен, — быстро проговорил он. — Мы бы и не стали. Но директор-то знает.

— А у директора переходящее знамя района. Ему тоже невыгодно раздувать.

— Эх, Николай Николаевич, — вздохнул Маслов, — он бы, наверное, не стал… — Маслов замолк.

— Кто-то другой?

Маслов молчал. Рагулькин, мелькнуло у меня в голове. Рагулькин метит на место директора…

— Кому-то выгодно это раздуть? — настойчиво спрашивал я.

Маслов опять вздохнул.

— Ладно, Толя, — сказал я. — С Арсеньевой поговорю. Может, дело выеденного яйца не стоит. Кто и когда её видел в церкви?

Маслов пожал плечами.

— Анонимка?

— Может быть, — пробормотал он.

— А если навет?

— Вряд ли. — Он посмотрел вбок и поморщился.

Весьма и весьма осведомлён этот девятиклассник, размышлял впоследствии я. Комсомольский вождь. Похоже, он доверенное лицо. Но чьё? Того же Рагулькина?

Следующим был Камсков. Я начал с того, чем кончил в прошлой беседе.

— Серёжа, меня не в последнюю очередь интересует, откуда известно, что Арсеньева ходит в церковь?

— Не знаю, — ответил он.

— Но тебе-то было известно?

— Да. Она ещё с бабушкой в прошлом году… — он осёкся и быстро взглянул на меня.

— Не волнуйся, Серёжа. Я, как и ты, хочу ей помочь.

Он сжался тоскливо.

— Говорил вам, Николай Николаевич. Они её заклюют. Им только дай…

— Но Маслов утверждал, что не хочет публичных разборов. Ему дороже переходящее знамя.