Владимир Марченко - Кукушкины слезы

Тени удлинялись, переговоры перепелов становились отчётливей. Белым обмылком выскользнула луна. Пахло чабрецом, полынью и молоком. В поднятой пыли сновали мушки. У фермы, крытой камышовыми плитами, застрелял тракторный пускач. Это дядька Лазарь Глухов заводит старенький тракторишко ДТ. Вот если бы научиться управлять техникой, тогда смог заработать много трудодней, увезти маму на грязевой санаторий, – думает Петя, глядя, как забредают коровы в свои дворы, как мальчишки и девчонки подгоняют их хворостинами. Кончился ещё один душный июльский день. Он упадёт через несколько минут на доски кровати, не услышит, как мама мажет ему обгорелое лицо и сбитые ноги суслиным салом. Во дворе на таганке девчонки будут помогать матери варить уху. Пошатываясь на кривых ножонках, станут тащить из соседского плетня сухие веточки и толкать в огонь под чугунок. А он будет спать, видя во сне рябь пруда и белый поплавок из гусиного пера, уплывающий в тёмную глубину.

Панькин подошёл к раскоряченным старым вётлам. Плотина разрушена, и пруд давно ушел. Небольшая лужица, поросшая ряской, забита разной, отжившей свой век, хозяйской ветхостью, которая обычно тянет свой срок на свалках и помойках. От пруда несло тиной и сероводородом. Пруд когда-то пах мокрым деревом и рыбой, а теперь от его трупа несло обыкновенной падалью, пропастиной.

Вновь вспомнился тот день, когда Гавря поведал ему историю появления на свет. Не верил старику, хотел ударить по белой плешивой голове обломком кирпича. Старик говорил тихо, печально и, надсадно кашляя, хрипящими лёгкими. Его простоквашные бельмастые глаза с красными веками сочились мутной влагой.

Вернувшись из ссылки, дед Панькин определил в дом престарелых пожилую жену, а сам стал бродить по селам с восьмилетней внучкой Любой. Попытался старик вымолить справедливость у новой власти. Доказывал, что по ошибке его сынов признали кулаками и отняли нажитое. Улещал на коленях председателя сельсовета возвратить ему старый амбар, который бы переставил под жильё.

– Советская власть не ошибается, – скалил белые волчьи зубы сын первого богатея Георгиевки – Иван Петрович Тарусов. – Стало известно, как воевал с партизанами твой братец. А ты – белая сволочь. Служил у брата разведчиком. Андрей твой передавал сведения дяде генералу. Архивы всё сказали. А при штабе Мамонтова в агитотделе был кто? Костя – твой младшенький. Тоже шпионил в пользу белых. Только белые получат диспозицию полков, а Ефим Мефодьевич быстро все планы нарушит. Белые изготовятся к атаке на слабый полк, а их встречают пулеметами. Где Костя? Скрывается ваш художник. Найдут и арестуют. Нет тебе, старик, места. А про амбары свои забудь. Мой тятя мельницу враз сдал в коммуну, а ты упрямился. Егор первым вступил в колхоз. Хитрый, собака, дальновидный, а ты тупо лез под колёса красного паровоза. Вот он тебя переехал.

Гнали Панькина власти из сел, не разрешали ночевать у знакомых. Попытался уехать, но с поезда сняли, отправили обратно в свою волость, как нарушителя – босяка, шатающегося без дела, занимающегося незаконным лекарничеством. Запуганные сваты тайком выносили узелки с едой и, вытирая глаза, кланялись поясно, извиняясь. Решил старик жить в бору, как волк. Вырыл берлогу, но зимой его выследили лесники, когда поймал в петлю лося. Мясо отняли, спровадили в уездную тюрьму. Внучка оказалась у старшего полещика в няньках. Жена полюбила старательную девочку. Зимой даже отправляла в школу. Прошло несколько лет. Люба выросла в симпатичную статную девушку. Работала по дому, ухаживала за скотиной и ребятишками. Но выгнали её. Приняли в колхоз поварихой. Через обыкновенное время родился мальчик Петя. Жили на бригаде до холодов. Потом определили Любу в сторожихи конного двора, вменив в обязанности ухаживать за лошадями. Бригадир начал утеснять молодую мать, всячески изнуряя работой и придирками. За растрату колхозного овса судили. Через два года вернулась с мужем. …Пётр помнит кашляющего мужчину, у которого бледное лицо и тонкие пальцы с толстыми суставами. От папы Аркадия остались две девочки и толстая книга «Капитал».

Старик Панькин жил при уездной тюрьме истопником и сапожничал. Менялись председатели сельсовета, изменялись азимуты строительства социализма. Старика оставили в покое. Он купил саманную избушку в Берёзовом Логу, соорудил из лозы сараи, обмазал глиной, завёл несколько овечек и коз. На следующее лето расширил саманушку, превратив в небольшой, но тёплый домик. Пётр помнил деда, помнил, как он плёл ульи и обмазывал глиной, помнил, как нужно плести из лозы корзины и корчаги. И это умение пригодилось не раз и не два. Глиняная пасека дожила до осени.

Председатель согласился развивать колхозное пчеловодство на тех условиях, что вкладывать средства не станет, но каждый год будет столярная мастерская поставлять бочки под мёд и домики для пчёл.

Ревизия установит, что председатель незаконным образом оформил пасечником врага народа, обнаружат, что его трудодни приписаны родственникам. Возникнет постановление об уничтожении пасеки. Приедет милиция и начнёт давить трактором глиняные ульи. Дед Панькин распишется в акте и скажет страшные слова:

– Много разных дураков видел при царе, новые дураки дурнее старых дураков.

Арестуют Антипа Владимировича за оскорбление представителей власти при исполнении трудовых обязанностей. Уведут старика. Поплетётся он за ходком уполномоченного. Над полянкой в березняке будут метаться в тоске пчёлы, оставшись без домиков. Тракториста, вызвавшегося раздавить ульи, пчёлы зажалят до смерти. Его не довезут до больницы. Петя стоял у балагана и смотрел на разломанные рамки, восковые соты с расплодом и думал, как спасти дедов труд, как помочь пчёлам вновь обрести домики на полозьях. Что он мог сделать? В восемь лет. Больше деда не видел. Разве в снах.

Спустя много лет встретится ему личность, которая хлопнет по голенищу хромового сапога и скажет, дескать, эти сапоги сточал дед Панькин, ты мне сошьёшь такие. Ты тоже Панькин. Тоже из Березового Лога. Хотел сказать, что мозоли натрёшь от моих сапог, но научили молчать. Смолчал.

Весенними днями сходились мужики и парни у кузни, будто мухи на сахар слетались. Кузница стояла на берегу пруда за старым саманным птичником. Перед кузницей широкая поляна, на которой осенью был ток, куда свозили пшеницу и подрабатывали ручными веялками. Весной эта поляна просыхала быстро, и мальчишки устраивали игры. До звёзд шумно на поляне. Раздавались удары по мячу, крики одобрения. За игрой в лапту наблюдали взрослые. Курили самосад, обсуждали новости мирового масштаба, говорили о погоде и строили прогнозы на урожай. Иногда забирали у мальчишек катанный из коровьего волоса мяч, брали черенок от кувалды и начиналось. К вечеру приходили женщины за своими мужьями.