Павел Вадимов - Лупетта

— На обратном пути упал! На обратном!

Я никогда не слышал, чтобы Ходячие так смеялись.

Они уже чуть было не прошли мимо, когда девушка резко обернулась, внимательно посмотрела на меня и плеснула рукой перед губами, обращаясь к своему спутнику. Он кивнул, извлек из кармана перекидной блокнот с желтым карандашиком и вложил их в ее ладонь. Карандашик был отточен на совесть. Девушка что-то быстро написала в блокноте, вырвала листок, протянула его мне и улыбнулась в шарфик. Я был вынужден подняться с сугроба, чтобы прочитать написанное. Текст на бумажке был на редкость неразборчивым. Но не успел я вчитаться в каракули, как случилось нечто непредвиденное. Можно назвать это флешбэком, можно паранойей, а можно вообще никак не называть, но наверху вдруг что-то глухо ухнуло, отозвавшись холодком в затылке, и меня с ног до головы окатило из помойного ведра воспоминаний, сдавив носоглотку, перехватив дыхание и полоснув свистящей бритвой по глазам. Откуда-то из-под копчика девятым валом поднялась злость, слепая утробная злость, как тогда, на Рижском проспекте, где меня грабили глухонемые подонки. Я внимательно вглядывался в листок, вырванный из блокнота. Строчки плясали перед глазами взбесившейся энцефалограммой, дразня, смеясь и обжигая пальцы, резкие горячие буквы, тупая боль, острый желтый карандашик. Листок жег пальцы, его нужно было как можно быстрее смять, смять, разорвать и выкинуть, пока огонь не пошел по руке, вверх по плечу и выше, выше, выше, когда будет уже поздно, поздно что-либо менять, и я, словно выпрыгнувший из пылающей башни танкист, стану кататься верещащим факелом по снегу, оставляя за собой быстро замерзающую паутину алых разводов, точь-в-точь как на картинах Джексона Поллока.

Но все это не помешало мне заметить, как то ли от испуга, то ли от неловкости карандашик выскользнул из руки девушки и желтой свечкой ушел в снег. Мы чуть не столкнулись лбами, одновременно наклонившись за ним, и когда снова встретились глазами, она опять улыбнулась в шарфик, показала мне козу, сомкнула пальцы, отогнув мизинец прочертила что-то в воздухе указательным пальцем, а затем сжала руку в кулак, на этот раз отставив безымянный палец с мизинцем.

Разумеется, я ничего не понял. Разумеется, я не увидел в этих жестах никаких скрытых сигналов, никаких тайных команд, никаких мистических кодов. Но внутри меня что-то продолжало выкипать, заставляя бренчать крышку невидимой кастрюли где-то над затылком. Дальше ждать было просто невозможно. Ну совсем нельзя, как ни старайся. Я чувствовал такой подъем, что просто горы был готов свернуть. Прегради мне сейчас путь какой-нибудь свиноглазый бультерьер, я бы порвал его, как грелку. Встань передо мной трехметровый забор, я бы и его перемахнул не глядя. Так что уж тут говорить о каком-то старом домишке, страдающем несварением сгнивших труб, жалком трухлявом домишке, на который дышать даже страшно, ткни и развалится?

Не обращая внимания на виновников произошедшей со мной метаморфозы, я в несколько прыжков преодолел расстояние от сугроба до двери, покрытой обледенелой испариной подвальных испарений. Нащупав судорожными пальцами звонок, я вдавил его в стену с такой яростью, словно передо мной был глаз рычащей хищной твари, маслинный склизкий глаз, который обязательно нужно выдавить, если хочешь остаться в живых.

Онколог из Калифорнийского университета в Лос- Анджелесе (UCLA) Майкл Тейтель, специализирующийся на лимфопролиферативных заболеваниях, в настоящее время участвует в экспериментах по выявлению «звуков рака», издаваемых пораженными лимфомой клетками. Пока точно известно лишь то, что звуки, издаваемые здоровыми клетками, заметно отличаются от предсмертных жалоб раковых клеток. С помощью современных нанотехнологий удалось выяснить, что в то время как одни клетки распевают ласкающие слух арии, другие бормочут что-то себе под нос, а третьи визжат, как недорезанные поросята.

Лавры первооткрывателя клеточных голосов принадлежат коллеге Тейтеля по университету биохимику Джеймсу Джимзевскому. Благодарным слушателем клеточных арий мистер Джимзевский стал случайно: беседуя однажды со знакомым кардиологом, он узнал, что клетки сердечной мышцы при получении необходимых питательных веществ сильно пульсируют. «А что если и другие клетки подобным образом сигнализируют о насыщении?» — неожиданно подумал биохимик и решил проверить свою догадку на практике. Каково же было его удивление, когда выяснилось, что как больные, так и здоровые клетки не только голосят напропалую, но и готовы рассказать о своих бедах собственным хозяевам. Оставалось только понять, как же их услышать. На помощь ученому пришла нанотехнология — отрасль молекулярной технологии, ориентированная на получение устройств, роботов и веществ с заданной молекулярной структурой. Для обнаружения колебаний клеточных мембран биохимик и его аспирант Эндрю Пеллинг использовали атомный микроскоп, игла которого, оставаясь неподвижной, слегка касалась поверхности мембраны. Выяснилось, что клетки дрожжей излучают звук на частоте 1 килогерц, а амплитуда колебаний клеточных стенок составляет 6 нанометров.

Первые сеансы прослушивания клеток произвели в научном мире эффект разорвавшейся бомбы. Согласно результатам исследований, здоровые клетки издают весьма мелодичные звуки, которые при известной доле воображения можно принять за оперное пение. Умирающие клетки, напротив, теряют голос и способны лишь на глухое бормотание. А мертвые клетки испускают низкочастотные шумы, которые могут быть связаны со случайными атомарными колебаниями. Интересно, что под действием алкоголя клетки истошно вопят, причем на самых высоких тонах. А клетки, пораженные раком, издают безликое сипение, в котором при всем желании не найти эмоционального окраса. Таким образом, не исключено, что в скором будущем врачи смогут, распознавая звуки клеток, проводить раннюю диагностику онкологических заболеваний.

Клетки, милые клетки, родненькие клеточки мои, о чем поете вы в предрассветный час, приняв натощак сырые яйца цитостатиков? Вы знаете, доктор Джимзевский, мне кажется, что временами я слышу их арии — скорее грустные, чем патетические, с трогательными интонациями-вздохами, с благородными паузами и непременными акцентами на второй доле такта. Мягкие и в то же время острые, нервные изгибы блестящего колоратурного сопрано чередуются в них с возгласами, вырывающимися из глубины ядра и достигающими высокой кульминации, а когда солист замолкает, полифонический хор еще более обостряет страстную жалобу своим печальным прощанием, всецело насыщенным вздохами.