Инна Гофф - Юноша с перчаткой

— Здравствуйте, Света! — говорю я негромко.

Она поднимает на меня карие глаза — почему Нонка решила, что они серые? — и улыбается. И я вспоминаю диагноз Тети: «Она прелесть!»

— Я мама Вити Звонцова, — говорю я.

— Меня зовут Ира, — говорит она. — Здесь работала Света, она уволилась. А я только третий день…

Я уже привыкла к мысли, что передо мной Света, и слушаю ее с недоверием. И — странно — она теряет чары, тускнеет, как лампа, когда в сети падает напряжение.

— Если хотите, я позову кого-нибудь…

— Нет, нет!..

Пушистые легкие волосы, тонкая шея, карие глаза… Как ярко вспыхнули эти черты, озаренные любовью моего сына. Любовью, которую я подключила к ней по ошибке.

Знает ли Витька, что его Света уволилась?..

Во всяком случае, он об этом узнает не от меня. Я ему не скажу, что была на почте. Про это никто не должен знать. Ни он, ни Борис. Ни одна душа.

Борис возвращается раньше обычного. Вечером он уезжает в командировку. Это недалеко, всего в двухстах километрах — филиал его предприятия. Его командируют туда примерно раз в два месяца, дней на пять. Я не люблю, когда он уезжает. А в теперешней ситуации тем более.

— Боречка, ты мне обещал! — говорю я. И смотрю на него умоляюще.

— Не помню такого, — ворчит он. — Я не мог тебе обещать такую глупость! Если кто ненормальный у нас в семье, так это ты…

— Ну и пусть! Сделай это ради меня!..

Он сдается. Достает из ящика с инструментами отвертку и молоток, снимает пиджак. Он трудится в поте лица, чертыхаясь, выламывая замок из двери в ванную. Потом он ставит его на место, но так, чтобы дверь не запиралась. О счастье!..

Я целую его в щеку.

— Прикажете сломать дверь в уборную? — ворчит он. — Пожалуйста, бу-сде!..

Я провожаю его и остаюсь одна. За окнами зимний зелено-желтый закат. Скоро вернется Витька. Он теперь не задерживается на работе. Пожует безучастно и отправится на свою тахту. Курить и слушать музыку. Когда я вхожу, он делает вид, что читает. Все ту же книжку по радиотехнике. Он читает ее уже две недели, и закладка на той же странице — я запомнила на какой…

Если бы я знала, о чем он думает. Может быть, я могла бы ему помочь… До сих пор мне казалось, что я его знаю. И в своих поступках я исходила из этого. Ведь он мой сын! Если я знаю себя и знаю Бориса, то, логически рассуждая, я должна знать и Витьку… Он наше производное. Сумма двух слагаемых!.. Но тут я что-то напутала. Жизнь не математика, у нее свои законы. В результате из двух слагаемых получается Неизвестное…

От этой мысли становится как-то не по себе. Как всегда в такие минуты, я возвращаюсь душой к детству. И мне не хватает моего Коли…

Весной я снова поеду к нему. Каждый год мне приходит оттуда письмо. И я еду к нему.

Все же это прекрасно, что победа пришла весной!.. А такой лучезарной весны, как там, кажется, нет нигде. Там особенно это чувствуешь. Что за каждый цветущий сегодня куст кто-то отдал жизнь.

Они лежат вместе в братской могиле. Есть ли братство более страшное, более кровное!.. Мраморный обелиск на берегу Донца, девятнадцать имен, и первым в списке стоит имя брата, командира взвода противотанковых пушек-сорокапяток…

Еще не стемнело, но в одном окне у Колесниковых уже горит свет. Мне мерещится, что он стоит у окна и видит меня. Или думает обо мне. Сколько можно оттягивать! «Я всегда ждал твоего звонка!»…

Так он тогда сказал.

Я снимаю трубку. И снова кладу на рычаг. С чего я начну? «Нам нужно поговорить!..» Ах, какая это была любовь! Даже не первая, а нулевая! Я для него была слишком мала. Когда я сочинила записку с признанием в любви, он мне вернул ее со словами: «А ошибок! Елки зеленые!» Но сейчас мне скверно. И я рада, что на земле есть он, друг моего Коли.

— Это Наташа! — говорю я, сжимая трубку в потной ладони.

— Здравствуй, Наташа! — говорит он. Его голос звучит сухо. — Спасибо, что не забываешь…

— Как я могу тебя забыть? Это значит забыть Колю…

— Между прочим, я ему часто завидую.

— Как ты можешь!..

— Нет, кроме шуток. Поезд идет под уклон…

— Что-нибудь случилось? — говорю я.

— «Что-нибудь», — повторяет он. В его суховатом тоне проскальзывает горечь. — Со мной случилось все, что может случиться с человеком моих лет.

— Ты считаешь себя стариком?

— Не вполне. Но все же полтинник уже разменял. А разменял — пиши пропало…

— Ну, а все-таки? Что же случилось?..

— С женой разошлись, дочь выдал замуж, а сам — из больницы в больницу… Привязалась какая-то пакость. Другой бы давно отдал концы. Врачи от меня отказались. Вернее, я от них. Вся надежда теперь на травы. Ты лечишься травами?.. Насчет здоровья ты как?..

— Ничего, — говорю я. — Разве что нервы…

— Нервы — причина всему, — говорит он. — Ты попробуй такой состав: пустырник, мята и валериановый корень. Берешь эту смесь в равных дозах, завариваешь крутым кипятком, герметически закрываешь… У тебя есть чем записать?..

Голос его окреп, оживился. Он стал диктовать. Я слушала, не записывая. Я была потрясена тем неожиданным направлением, которое принял наш разговор. И мне уже ни о чем не хотелось его расспрашивать, тем более — говорить о себе…

— Листья крапивы обдаешь кипятком, добавляешь чеснок — сорок грамм… Элеутерококк улучшает сон, повышает аппетит, уравновешивает возбудительно-тормозные процессы…

Положив трубку, я сидела, не в силах шелохнуться. Поговорили! Крапива, лопух, толченый овес. Какая-то электрококка… Ни почему разошлись, ни за кого выдал. И не спросил, как я живу!.. Кто я ему? Сестра друга со своими проблемами…

Прощай, Леха Колесников! Бывший красавец и сердцеед. Независимый мальчик, Печорин с Зацепы… Наш деревянный Дом, скамейка под старым подагрическим тополем…

— Позвони как-нибудь, — сказал он.

— Ладно, — сказала я. — Как-нибудь…

— Слушай, мать! Почему ванная не запирается? — говорит Витька, придя с работы.

— Что-то сломалось, — говорю я небрежно.

Он придирчиво осматривает дверь. Потом достает из ящика инструменты.

— Ты что собираешься делать? — говорю я.

— Буду чинить…

— Ни в коем случае!.. Если хочешь знать, мы нарочно ее сломали…

— Нарочно? — Он смотрит на меня с изумлением, — Это еще зачем?..

— Ты же знаешь, у папы больное сердце… В общем, он стал принимать душ, ему сделалось плохо, еле открыл… И тогда мы решили ее сломать.

— Чудеса, — говорит он. — Отцу плохо, а он уезжает в командировку… И еще перед этим ломает дверь!.. Цирк!..

— Не придирайся, — говорю я. — Ему не сегодня сделалось плохо, а вчера!..

— Цирк зажигает огни, — говорит Витька. И отправляется к себе на тахту.

Когда-то мы с ним любили домашние вечера. Мы дурачились, болтали о чем придется. И друзьям он говорил, что мать у него «свой парень». Так было до армии и немножко потом…