Николь Краусс - Хроники любви

Из них двоих секреты лучше всех хранила именно Роза. Например, она не обмолвилась ни одной живой душе о том, что видела, как ее мать целовалась с португальским послом во время приема в саду, устроенного ее дядей. Или о том, что видела, как горничная положила в карман своего передника золотую цепочку, принадлежавшую ее сестре. Или о том, что ее двоюродный брат Альфонсо, безумно популярный среди девушек из-за своих зеленых глаз и пухлых губ, предпочитал мальчиков. Или о том, что ее отец страдал от головных болей, иногда доводивших его до слез. Поэтому неудивительно, что она никому не сказала о письме, адресованном Литвинову, которое пришло через несколько месяцев после публикации «Хроник любви». Судя по штемпелю, оно было из США, и Роза подумала, что это запоздалый отказ одного из нью-йоркских издателей. Желая уберечь мужа от лишних переживаний, она сунула конверт в ящик стола и забыла о нем. Роза нашла его только спустя несколько месяцев, когда искала какой-то адрес, и вскрыла конверт. К ее удивлению, письмо было написано на идише. «Дорогой Цви! — начиналось оно. — Чтобы уберечь тебя от сердечного приступа, сразу напишу, что это твой старый друг Лео Гурский. Наверное, ты удивлен, что я жив, я иногда и сам этому удивляюсь. Я пишу из Нью-Йорка, где сейчас живу. Не знаю, дойдет ли до тебя это письмо. Несколько лет назад я написал тебе по единственному имевшемуся у меня адресу, но оно вернулось обратно. Это долгая история, как мне удалось раздобыть нынешний адрес. Мне о многом нужно тебе рассказать, но это очень трудно сделать в письме. Надеюсь, у тебя все хорошо и ты счастлив. Мне очень интересно, сохранил ли ты пакет, который я дал тебе, когда мы виделись в последний раз. В нем была книга, которую я писал, когда мы жили в Минске. Если она вдруг сохранилась, не мог бы ты прислать ее мне? Она уже не имеет никакой ценности ни для кого, кроме меня. Крепко тебя обнимаю, Л. Г.».

Постепенно Роза поняла: случилось нечто ужасное. Правда была так абсурдна, что от одной мысли о ней до боли сводило желудок. А ведь часть вины лежала и на ней. Она вспомнила, как однажды нашла ключ от ящика его стола, в котором оказалась гора грязных листов бумаги, исписанных незнакомым почерком, и предпочла не задавать вопросов. Да, Литвинов солгал ей. Но теперь, с кошмарным чувством вины, она вспомнила, что сама уговорила мужа издать книгу. Он спорил с ней, говорил, что книга слишком личная, но она все настаивала, постепенно ломая его сопротивление, пока он наконец не сдался. Разве не этим и должны заниматься жены творцов? Нести в мир труды своих мужей, чтобы они не были преданы забвению?

Немного оправившись от потрясения, Роза разорвала письмо на мелкие кусочки и спустила в унитаз. Она быстро сообразила, что делать. Взяв чистый лист бумаги, она села за кухонный стол и написала: «Уважаемый мистер Гурски! Мне очень жаль, но мой муж Цви слишком болен, чтобы написать вам самостоятельно. Однако он был счастлив получить ваше письмо и узнать, что вы живы. К сожалению, ваша рукопись погибла во время наводнения. Надеюсь, вы сумеете нас простить».

На следующий день Роза приготовила все для пикника и сказала мужу, что они едут в горы. После всех волнений, связанных с публикацией книги, сказала она, ему нужно отдохнуть. Она проверяла, все ли уложено в машину. Когда Литвинов уже включил двигатель, Роза вдруг хлопнула себя по лбу. «Я чуть не забыла клубнику!» — воскликнула она и умчалась в дом.

Она пошла прямо в кабинет мужа, достала ключ, приклеенный липкой лентой снизу к крышке стола, открыла ящик и достала оттуда пачку скомканных грязных листов, пахнущих плесенью. Она кинула их на пол. Затем, для пущей надежности, достала с верхней полки переписанную Литвиновым рукопись на идише и переложила ее на полку пониже. На обратном пути Роза открыла кран в раковине и заткнула слив. Она немного постояла, наблюдая, как раковина наполняется и вода начинает переливаться через край, потом закрыла за собой дверь кабинета, взяла корзину с клубникой, стоявшую на столике в прихожей, и поспешила к машине.

После того как дядя Джулиан уехал, мама еще больше ушла в себя, или, точнее сказать, погрузилась во мрак, стала какой-то тусклой, смутной и далекой. Вокруг нее начали скапливаться пустые чайные чашки, а под ногами валялись страницы из словарей. Она забросила сад, и астры с хризантемами, надеявшиеся, что она позаботится о них до первых морозов, свесили свои намокшие головки. Издатели постоянно присылали ей письма и спрашивали, не хочет ли она заняться переводом той или иной книги. Письма оставались без ответа. Она подходила к телефону, только когда звонил дядя Джулиан, и разговаривала с ним исключительно за закрытой дверью.

С каждым годом мои воспоминания об отце становятся все более тусклыми, смутными и далекими. Когда-то они были живыми и яркими, потом стали похожи на фотографии, а сейчас они уже скорее как фотографии фотографий. Но иногда бывают моменты, когда память о нем возвращается ко мне с такой ясностью и внезапностью, что все чувства, которые я годами пыталась подавить, выскакивают как черт из табакерки. В такие мгновения мне кажется: может, то же самое чувствует моя мама.

Каждый вторник я садилась в метро и ехала в город, в класс «Рисование с натуры». Во время первого урока я узнала, что это значит. Оказалось, что на занятиях надо рисовать абсолютно голых людей, которых нанимали, чтобы они неподвижно стояли в центре, а мы располагались вокруг на стульях. Я была самой младшей. Я пыталась вести себя непринужденно, будто годами только и делала, что рисовала голых людей. Первой моделью была женщина с обвисшей грудью, вьющимися волосами и красными коленками. Я не знала, куда смотреть. Весь класс вокруг меня склонился над альбомами, усиленно что-то зарисовывая. Я нерешительно провела несколько линий на своем листе бумаги. «Друзья, не забываем про соски», — призвала учительница, проходя по кругу. Я добавила соски. «Можно?» — спросила она, подойдя ко мне. Взяв мой рисунок, она показала его всему классу. Даже натурщица повернулась, чтобы посмотреть. «Вы знаете, что это? — спросила учительница, указывая на рисунок. Несколько человек покачали головой. — Фрисби с соском». — «Простите», — пробормотала я. «Не надо извиняться. — Она положила руку мне на плечо. — Поработай над тенями ». Затем она продемонстрировала классу, как из моей летающей тарелки сделать огромную грудь.

Модель на втором уроке очень напоминала первую. Каждый раз, когда учительница проходила мимо меня, я склонялась над своим рисунком и яростно работала над тенями.