Владимир Орлов - Лягушки

— Добрый день, Александр Андреевич, — быстро сказал Острецов. — Спасибо, что откликнулись на просьбу. Что вам заказать? У вас что — обед? Ужин?

— Ужин, — сказал Ковригин. — И давайте сразу договоримся. Я здесь не в гостях, а командировке от журнала "Под руку с Клио". И на деньги этого журнала. А заказ я уже сделал.

— Пусть будет так, — сказал Острецов. — Тогда перейдём к делу, для вас, выходит, неурочному. Дело непростое и для вас может оказаться опасным.

— Я имею право обращаться к вам с вопросами? — сказал Ковригин.

— Можете, — сказал Острецов, — но с короткими и по делу…

— Что вы называете опасностью?

— У меня много завистников и недругов, — сказал Острецов. — Они способны на самые неожиданные каверзы. Эти каверзы могут втянуть в себя и вас…

— Догадываюсь, — сказал Ковригин. — А что вас, Мстислав Федорович, более всего волнует или даже страшит в этой истории?

— Хорошо, — сказал Острецов (а уже явились на стол расстегаи и графин с водкой). — Я отвечу. Моя репутация и волнения, вызванные исчезновением женщины, мне не безразличной. Эти составляющие можно признать эгоистичными или тщеславными, а для вас и ничего не значащими. Но есть понятия о чести, а возможно, есть и любовь. Город гудит. Интересно. Сто версий. Острецов, мол, желал создать замковый театр с крепостными актёрами, стал бы их мучить, как Карабас своих кукол, вот его прима и попыталась сбежать в свободы жизни от его пирожных и бриллиантов. Другая версия. Красавица и чудовище. Аленький цветок. Если Острецов внешне не урод, то, возможно, он урод и извращенец моральный. Или он лишь замещает чудовище, а чудовище — в подвалах тайны, и ещё покажет себя не только Хмелёвой, но и всему городу.

— Что вы знаете о Тритонолягуше? — спросил Ковригин.

Острецов глядел на него в раздражении.

Была бы у него в руке шпага графа Турищева, он бы Ковригина пропорол, а кишки неучтивца намотал на дамасскую сталь.

— О чём? О ком? — вскрикнул Острецов. Янычары его напряглись за столиком у окна.

— Я не знаю, я не слышал ни о каком Тритонолягуше, — сквозь зубы проскрипел Острецов.

А было видно, что знает и слышал.

— Простите. Нашло что-то, — сказал Ковригин. — Народная молва рождает мифы. Разных значений. Государственных. И местных. В нашем случае — городских. В этих мифах, несмотря на всяческие уточнения СМИ, мы и живём. И чем мифы нелепее, тем навязчивее лезут в сознание. Ещё раз извините, в частности, и за то, что нарушил ход ваших мыслей о репутации.

— Ладно, — сказал Острецов. — Изначально было оговорено ваше право на внезапные вопросы.

Служивые у окна снова принялись тыкать вилками в салаты. Делали это вяло. Видно, явились на пост сытые.

— О собственной репутации мной, пожалуй, произнесено достаточно, — сказал Острецов. — Я — циник, и перетерпел бы городские мифы. Но, увы, дурная молва приносит неудачи в профессиональных делах. А не жулик ли он, не чёрный ли маг, не чудовище ли, не следует ли держаться подальше от него и его предприятий? Но моя репутация вас вряд ли заботит. Хотя я и тут косвенным образом надеюсь на вашу помощь…

— Каким же именно образом? — спросил Ковригин.

— Вызволением Хмелёвой. Она мне не безразлична. Я не собирался держать её в застенке хотя бы и час, дабы наказать её за что-то или припугнуть. Не собирался я и заставить её жить взаперти или на сцене крепостного театра. Она всегда была свободна и могла блистать хоть в Москве, хоть на Бродвее. И дом она получила бы в Майами. Я обижен ею, а пожалуй, и обманут. Имею сведения, что и вас она раздосадовала. Но вы имеете на неё влияние. И у неё надежды на ваши будущие пьесы…

— Но… — сказал Ковригин. — Вы, Мстислав Федорович, человек здравомыслящий. Циник даже. И как же вы можете полагать, что живое существо, зажатое где-то внутри камней, всё ещё дышит и стонет, хотя там не должно быть ни еды, ни питья, ни канализационных устройств?

— Нам неизвестны все тайны, ловушки и остроумия Журинского замка, — сказал Острецов.

— Это да… — задумался Ковригин. — Это существенно. И всё же… А если вдруг какой-либо ваш недоброжелатель загнал в какую-нибудь щель хитрое устройство, способное издавать имитационные звуки, распустив при этом в городе выгодные для него слухи, а никакого живого существа между стен или в стенах нет?

— Всё исследовано специалистами и приборами мирового класса, — сказал Острецов. — Не говоря уж об экстрасенсах. Заключение: есть в замке полость, и в ней — именно живое существо, по пластике движений — женщина. Но достать его (её) из узилища не смогли даже водолазы.

— И призвали меня? — сказал Ковригин. — Зачем? Что я-то могу сделать?

— Понимаете… — Острецов впервые сидел напротив Ковригина не хозяином города или хотя бы хозяином положения, в каком Ковригина можно было принудить к чему-либо не одними лишь утюгами, а явным просителем, — вы рассмеётесь, но обратиться к вам посоветовал проверенный в делах ясновидящий…

— Не Тритонолягуш ли? — спросил Ковригин.

— Что вы привязались к какому-то тритонолягушу! — рассердился Острецов. — Мой подсказчик — человек. И у него интуиция…

Острецов успокаивался, угроза, возникшая было в серых глазах, утихала, они снова становились просительными.

— Александр Андреевич, в разговорах об истории дворца вы не раз, произнеся: "я", "мы", "со мной", извинялись, мол, оговорился, мол, не с вами, а с вашим отцом, с ним! Происходило как бы слияние вашей личности с личностью вашего отца, то есть самопроникновение натур. Так бывает. И со мной случалось. И возникали видения в вашем мозгу, какие и приводили к открытиям. Так наверняка было и в случае с Мариной Мнишек. Дар вам преподнесён особенный. И он способен заменить любые технические ловкости. Вы понимаете? Репутация репутацией, а я просто желаю вызволить Хмелёву, да и вы, полагаю, даже если и в досаде на неё, не можете не ощущать чувства ответственности или вины в случае с её житейским обрывом…

— Я согласен, Мстислав Федорович, — сказал Ковригин, — участвовать в поисках Хмелёвой. Хотя по-прежнему не убеждён, что Хмелёва в Журине, но ладно…

— Вот и прекрасно! — обрадовался Острецов. — Вот и спасибо! А сейчас можно выпить и коньку с оливками.

— Никаких гарантий дать не могу, — сказал Ковригин. — Но попробуем…

Остывшие блюда тотчас заменили ему горячими, Ковригин чуть было не поинтересовался, местный ли коньяк заказан, из школьных слипшихся подушечек, но этот этикеткой на бутыли был назван "Дракулой", что, впрочем, не могло отменить его елабужское или кашинское происхождение.

Позже Ковригин спецмгновения спецобслуживания в малахитовом ресторане вспоминал с чувством неловкости и самоехидства. Важным и сытым сидел он перед миллиардером и жизни несмышленого учил. Этакий премудрый господин, этакий удалец-молодец, рыцарь, небрежно вызвавшийся освободить красавицу, а злодея утопить в водоёме № 16, Геракл, объевшийся известной кашей перед номерным подвигом, сидел и стерляжий расстегай уплётывал. Но что он мог? Ничего! Тем более что никакой Хмелёвой в замке не было и быть не могло!