Владимир Орлов - Лягушки

— Нужно идти! — над Ковригиным стоял козлоногий мужик. — Надо спешить…

— Ночь… — пробормотал Ковригин и закрыл глаза. Услышал — спутник его, намеренный пересечь в Джаркенте границу с Грецией, снова уселся рядом.

И сейчас же услышал звуки свирели.

Поначалу Ковригину, в дремотном уже состоянии, почудилось, будто мелодией свирели ему сообщается о том, что кондор пролетел. И будто бы заиграл оркестр Ласта. Но пролетали ли когда-нибудь над Аягузом кондоры?

Мужик словами уже не призывал Ковригина в походы, а играл и играл. Имя Врубеля произнёс он, пожалуй, невпопад. Или с иным, нежели понял Ковригин, смыслом. Врубелевский Пан был в возрасте, широк в плечах и коренаст, а голова его была будто бы покрыта седым мхом. Аягузский же спутник Ковригина, куда уже в кости, бороды не имел вовсе и казался простодушным и доброжелательным. Музыка его свирели (или двойной флейты? Ковригин не смог установить…) уже не напоминала оркестры с ударными группами, она словно бы изливалась нежно-серебристым ручьём и вызывала у Ковригина мысли об ангельском пении.

Ковригин (всё же с ворчанием) поднялся с земли, прихватил войлочный колпак, удивился тому, что на колпаке, так и не ставшем для него подушкой, лежали две никем не исписанные тетради в клеточку, взял и их и пошёл за козлоногим в Жаркент. Вокруг возникли движения и шуршания, поначалу еле слышные, потом всё более ощутимые и очевидные. И явно — разных свойств. Возможно, свирель поспешавшего к базарным рядам с грецкими орехами (левая рука его держала теперь заячий посох) заставила подняться не одного лишь Ковригина, а и всякую степную живность — тушканчиков с сусликами, мелких змей и ящериц, не исключено, что и лягушек, и уж конечно, жуков разных жизненных назначений… Вроде бы и звуки взмахов птичьих крыльев слышал над собой Ковригин. А не побрёл ли за ними и верблюд?.. "Куда я? Куда? — вяло спрашивал себя Ковригин. И отвечал себе: — А не всё ли равно куда? Тебе сказано: надо идти и надо спешить…"

И ангельски звучала свирель, и энергичнее становились движения заячьего посоха…

Здесь мне, как рассказчику о некоторых событиях из жизни Александра Андреевича Ковригина, приходится на время стать толкователем случившегося с ним под Аягузом и ведомого его знакомым с чужих слов. Или предполагаемо случившегося.

Александр Андреевич Ковригин пропал. Уже пропала Елена Михайловна Хмелёва. И пока не нашлась. Теперь пропал Ковригин. Хмелёву вроде бы никто уже не разыскивал. Ну, если только Острецов и его люди. Их поиски, коли они продолжались, происходили тихо и как бы втайную… О Ковригине же в Москве зашумели и принялись судачить в интернете о его личности и о его возможных похождениях. Не исключено, что и опасных. Или даже погибельных.

Правда, не сразу.

Поначалу же знакомые Ковригина, а их оказалось в столице множество, отсутствию в городе и в ночных очагах культурных ценностей этого любителя приключений нисколько не удивились. Ну, шляется он где-нибудь в горах Шаолиня, отращивает там бородёнку-верёвочку и учится её философически пощипывать. Или хуже того — заложил барсучью ушанку, на деньги от заклада купил хижину из табачных листьев в Гоа и зарылся рядом с ней в горячий песок нирваны. Или хуже того — влюбился в теннисистку из первой десятки, умеющую громко и со стонами-кряканьями выражать свои мысли на корте, и теперь подметает вымощенные дорожки на её вилле в Майами (а рядом виллы наших звёзд с золотыми, платиновыми и голубыми извергателями звуков, и там нужны подметальщики). При этом никому в голову при рассуждениях о Ковригине не приходили сюжеты о каких-либо дорогих старухах и о подаренных ими Ковригину яхтах или прибрежных башнях любви. Репутация Ковригина не позволяла даже и шутить о каких-либо его корыстных или дурного тона поступках. "Пошляется где-нибудь, покуралесит в своё удовольствие, — решили, — и объявится… Или, может, исландские выбросы задержали его в Брюссельском аэропорту…"

Даже Антонина, уж на что чуткая женщина, поначалу не слишком волновалась. Получила урок жизни в связи с премьерой спектакля в Среднем Синежтуре. Хотя, конечно, и волновалась. И Пётр Дмитриевич Дувакин в ноздре ковырял и будто бы не очень тревожился. Или пытался втемяшить себе: всё будет нормально, и тем оправдывал себя. А это ведь он погнал Ковригина на два дня в Синежтур. Якобы из-за подносов. На самом же деле — неизвестно зачем. "Ничего, — думал теперь Дувакин. — Сашка в крайнем случае вывернется…"

Истинно беспокоилась лишь Натали Свиридова. Именно она-то и отыскала в конце концов Ковригина, взяла его за шиворот и приволокла в Москву.

Но об этом позже…

А прежде возникла потребность в Ковригине. Профессиональная необходимость… Вышел, наконец, номер журнала "Под руку с Клио" с эссе Ковригина о Рубенсе и первой частью "Записок Лобастова". Пьеса "Веселие царицы Московской" в номер всё же не вместилась, но публикация её была обещана в ближайшие недели. Интерес к "Запискам Лобастова" вроде был ожидаем. Хотя в Дувакине и шевелились сомнения: а не приведёт риск с авантюрным сочинением Ковригина к краху журнала? Какой там крах, какой там интерес! Взрыв интереса! Ажиотаж! Инвесторы в восторге! Потребовали выпустить, и немедленно, дополнительный тираж. Да какой! Рекордный по нынешним временам. И этот, рекордный, разлетелся моментально. Дама с кошельками, Быстрякова, снова высказала пожелание встретиться с Ковригиным Александром Андреевичем. А где он, этот шалопай Александр Андреевич? Загулял парнишка! Встречу с Ковригиным Дувакин Быстряковой великодушно пообещал, а от неё услышал, что инвесторы готовы объём следующего номера журнала увеличить и разместить в нём и весь имеющийся текст "Записок", и пьесу "Веселие царицы Московской". "Замечательно… — пробормотал Дувакин. — Замечательно…" Было высказано и условие. Через месяц предоставить инвесторам беловой текст продолжения "Записок" на треть номера. И так из месяца в месяц. Готовы бонусы поощрений. Надо для этого держать Ковригина замурованным и на цепи, держите! Тут из Дувакина изошло испуганное бормотание, разгадать смысл его было затруднительно даже для быстрой разумом Быстряковой, и она промолчала. Помолчав, высказала своё суждение по поводу эссе о Рубенсе, суждение это показалось Дувакину глубоким, а главное, удивило его тем, что деловая дама, видимо, держала в голове всякие тонкости из жизни Рубенса, о которых он, учёный муж Дувакин, узнал впервые из изысканий Ковригина. И тогда Дувакин, перестав быть дипломатом, оплошал и объявил Быстряковой, что Ковригин пропал.

— Как пропал? — воскликнула Быстрякова.

И Дувакин понял, что известие его взволновало и опечалило Быстрякову не только как инвестора и куратора дирижабельного проекта, но и как обыкновенную читательницу. А скорее всего, и просто как женщину. "Однако…" — будто удивился чему-то Дувакин.