Владимир Орлов - Лягушки

— Тщеславный дурак! — поморщился Дувакин. — То есть он не дурак, но в случае с тобой — дурак. Он всегда тебе завидовал, а потому и не любил. А после конфуза на банкете в Синежтуре и вовсе тебя возненавидел. Каким-то манером, говорят, приобрёл московскую прописку. Притих-то он притих, но ходит победителем, этаким братом Кличко, не знаю каким, весь светится ожиданием побед, может, в голове у него Нобелевская премия. Но не исключено, что он игрушка в чьих-то лапах. Отсюда и его деньги, его прописка, судачат, что и квартира. И если ты — его личная мишень, то у тех, кто им играет, умыслы и цели посерьёзнее…

— Какие такие цели? — спросил Ковригин.

— Не знаю какие, — сказал Дувакин. — Думаю. И ты подумай. Может, наш журнал для кого-то лакомый кусок и его надо прихватить. Может, Наталья Борисовна Свиридова кого-то раздражает и её желают поставить на место. Вся эта жёлтая акция с намёками на странные путешествия Свиридовой и её молодого бойфренда, наверняка альфонса, — теперь уже явно злая, и мне кажется, в исполнители здесь мог быть примазан и Блинов…

— Это я-то молодой бойфренд и альфонс? — рассмеялся Ковригин. — Наталья на два месяца моложе меня!

— А ты-то тут при чём? — удивился Дувакин. Потом сообразил. — Ах, ну да! Ну да! Как же я тебя-то отвёл?.. Тогда ты… Тогда вы с ней… Ну, ладно, там посмотрим… Ты-то что намерен делать или предпринимать?

— Прежде всего писать. Продолжение "Записок Лобастова" вроде бы идёт нормально. "Софью" решил до поры до времени забыть. Но теперь, узнав о синопсисе Блинова, из упрямства работу продолжу. Не спеша, потихоньку. Надо будет посидеть в архивах, многое прочесть…

— Я бы на твоем месте, пока Блинов в засаде, Софьей не занимался, — сказал Дувакин.

— Иного совета я от тебя не ожидал. Но дело тут" уже не во мне и не в Блинове. Я не успокоюсь, пока не выскажу суждения об интересующих меня персонажах истории. Но если случится сочинение о "Софье", я не принесу его тебе, не волнуйся.

— Почему же не мне? — будто обиделся Дувакин.

— А потому, — сказал Ковригин, — что тебе неприятно будет узнать из Гистории князя Куракина, петровского генерала, дипломата, хотя бы о том, как развлекался молодой преобразователь. Сам ли — исполнителем, азартным наблюдателем ли, вдувал в задницу подданного мехами воздух. Шутки эти нередко кончались смертями. Но так шутили… И это были мелочи. Вряд ли ты будешь печатать моё сочинение…

— Посмотрим, — неуверенно произнёс Дувакин и отправил в топку рюмку коньяка.

— А ещё в моих планах встреча с Блиновым, — сказал Ковригин. — Постараюсь не набить ему морду. Но может, и набью.

— Совершишь большую ошибку! — испуганно воскликнул Дувакин. — Он этого только и ждёт. Репортёров держит наготове! И адвоката! Тогда мы проиграем! И из-за чего?.. Что же, по твоему разумению, Софья не была грешница?

— Была, — сказал Ковригин. — И в амурных делах, и государственных. И она была — Несвоевременная!

— Ну вот, — сказал Дувакин, — ну вот!

Ковригин минуты две походил по кухне, ноги отсиженные прогуливал. Потом подсел к Дувакину.

— А ты знаешь, что пошла мода на Софью? — и он рассказал о разговоре с Гусельниковой, о просьбе Свиридовой и двух милиционерах в снегу..

— Ну и что? — сказал Дувакин. — Ну, мода.

— Так некогда начиналось с Матроной Московской.

— Ну, ты сравнил! — воскликнул Дувакин.

— Мне важно разобраться, — сказал Ковригин, — кем была Софья Алексеевна и почему нынче возникла на неё мода.

— Ну и разбирайся! — сказал Дувакин. — Это не моего ума дело. И у нас сосуды почти целые. И я приехал сюда не ради полемик с тобой, а чтобы предупредить тебя о затеях Блинова. Нам главное, чтобы был готов новый кусок "Лобастова", а всякие Софьи — твое приватное дело…

— Кстати, — сказал Ковригин, — при следующей встрече с Блиновым, пусть и скандальной, расскажи ему, что Ковригин откопал какую-то потрясающую историю о связи Софьи с португалкой де Луной…

— Если получится, то расскажу, — пообещал Дувакин. — Но давай выпьем за Лобастова!

Через неделю Ковригину позвонила консьержка Роза.

Давно не звонила. Возможно, на неё произвела впечатление живая Звезда театра и кино. И теперь Роза так и сидела с открытым ртом.

В последние дни Ковригин из дома надолго не выходил, писал, цикл его лекций в Университете сдвинули на второй семестр, что Ковригина обрадовало. Писал он "Лобастова", а в "Софье" кое-что записывал, знакомясь с первоисточниками, в частности, нынче перечитывал записки французского авантюриста Нёвилля.

— Александр Андреевич, — услышал он, — это Роза.

— Очень приятно, — сказал Ковригин.

— Вы работаете?

— Да, пишу.

— Я рада за вас, — сказала Роза и произнесла кому-то третьему: — Он работает. Он занят.

— Это вы кому, Роза? — Ковригин положил на стол ручку.

— К вам просится пройти китаянка, — доложила Роза.

— Какая ещё китаянка? — удивился Ковригин. — Я не жду никаких китаянок.

— Высокая китаянка, стройная, но сдобная, — сказала Роза, — одежда дорогая, может, и не китайская, имя понять не могу, тарындычит, как шоу-Канделаки, ничего не поймёшь, но только по-китайски… Вроде бы не та, не ваша племянница…

— Пропустите её, Роза, — сказал Ковригин.

— Александр Андреевич, — приложив губы к трубке, шпионским шёпотом заговорила консьержка, — у неё два огромных чемодана, она будто бы проживать сюда явилась…

— И всё же, Роза, — подумав, сказал Ковригин, — пропустите её.

— Я вас предупредила, — сказала Роза, — как бы потом не пожалели… О вас и так пишут…

Что пишут о Ковригине и где, Роза рассказать не успела или не решилась огорчить жильца, отнесённого ею в разряд благонамеренных отличников. Ковригин же всё ещё пребывал в тексте Нёвилля и не нарушил пока состояние собственной сосредоточенности, а потому и дверь после курлыканья звонка открывал в тумане общения с выдумками Нёвилля.

— Принимай чемоданы! — прозвучало на чистом китайском, Ковригину доступном с детских пор. — Или ты выгонишь меня вместе с чемоданами?

— Ден сяо пин! — сказал Ковригин. — Что в переводе с китайского значит: "Я тебя люблю!" А чемоданы, полагаю, нам сейчас совершенно не нужны.

Чемоданы им действительно сейчас были не нужны, тем не менее китаянка с уважением к ним пристроила их на кухне.

— Не спеши, — сказала китаянка, — дай побыть перед тобой в этом гриме. И напои меня чем-нибудь.

— Как вас зовут, заезжая китаянка? — спросил Ковригин.

— Тао Хоа, — сказала девушка.

— Это же из "Красного мака"! — воскликнул Ковригин. — Это же Уланова!

— Из "Красного цветка"! — поправили Ковригина. — Мак — это опиум. В оперном театре мне сделали позавчера грим. Как я боялась, что не доберусь до тебя в образе Тао Хоа. Ну и как я?