Стив Сем-Сандберг - Отдайте мне ваших детей!

По стенам всех залов — монтаж из фотографий, сделанных на разных предприятиях: молодые женщины за длинным рабочим столом, все с утюгами и полотнищами ткани в руках. Изображения женщин были окружены графиками, показывавшими, как неуклонно растут темпы производства на пошивочных предприятиях гетто. Столбцы графиков подскакивали, на первый план выходили фотографии — столы, столы, женщины, склонившиеся над утюгами и зингеровскими машинками в бесконечной перспективе вечности:

Trikotagenabteilung — Militärsektor: 42 880 Stück.

Zivilsektor: 71 028 Stück.

Korsett- und Büstenhalterfabrik: 34 057 Stück. [20] Трикотажный цех — Военный сектор: 42 880 штук; Гражданский сектор: 71 028 штук. Предприятие по производству корсетов и бюстгальтеров: 34 057 штук (нем.).

Три года рабства, три года подчинения власти оккупантов, у которых была только одна цель — уничтожить гетто. Этот юбилей безусловно стоило отпраздновать.

Программа выставки делилась на две части. Первая, официальная часть состояла из «речей руководителей разных отделов», после чего имело место посещение выставочных залов. Далее мероприятие переносилось в Дом культуры, где программа состояла из: 1) музыкального экспромта; 2) речи презеса и награждения медалями; 3) банкета с праздничным меню, составленным специально по этому случаю фрау Еленой Румковской. Банкет и представление в Доме культуры относились к неофициальной части программы. Приготовления заняли несколько недель. Поскольку банкет был задуман как смешанное мероприятие, то есть не исключалось, что могут заглянуть высокопоставленные лица из немецкой администрации или сил порядка, ничто нельзя было оставить на волю случая.

Подобно Kinderhospital'ю председателя и остальным больницам гетто, Дом культуры подвергся тотальной санации. Декорации, оставшиеся после «Гетто-ревю» Пулавера, порвали и сожгли, а вместо них повесили флаги — по одному в честь каждого ведомства. За флагами, на стене, теперь висел большой портрет председателя. Это было растиражированное изображение, на котором улыбающийся Румковский с охапкой цветов встречается со счастливыми упитанными детишками. Фойе украшали гирлянды и цветочные композиции, сделанные из выданных Altmaterialressort’ом обрывков ткани и остатков бумаги; все это великолепие венчал еще один транспарант, написанный на куске ткани:

UNSER EINZIGER WEG…

Холодный день, с сильным резким ветром. Серое, как цемент, небо, порывы ветра несут снеговые тучи над гребнями крыш. Ниже сетки трамвайных путей на Лагевницкой тянется длинный ряд dróshkes, капюшоны которых открываются и закрываются под порывами ветра как пасть.

Это приехали руководители: начальники отделов, управленцы, шишки из администрации, интенданты. Следом — представители того неопределенного класса, который в «Энциклопедии гетто» проходит под названием «инженеры»: начальники мастерских, старшие мастера, инспекторы. Придерживая одной рукой шляпу, другой прихватив полы пальто, чтобы их не раздувало ветром, они бурным потоком вливаются в переделанный, ныне очищенный от всякой культурной лакировки Дом культуры, и под флажками и гирляндами их встречают значительные, возвысившиеся благодаря обстоятельствам сановники вроде Арона Якубовича и Давида Варшавского — людей, понявших, что лучший способ соответствовать требованиям момента — не ввязываться в борьбу за власть (победить в которой у них нет никаких шансов), а вести себя так, словно гетто — самый обычный промышленный район, где можно заниматься торговлей и делать что угодно, лишь бы заказчик был доволен. Среди этих истинных архитекторов выставки — и шеф полиции Давид Гертлер, одетый в штатское, но с большой буквой «W» (означающей «Wirtschaftspolizei») на нарукавной повязке, что показывает, кто здесь герой дня.

Духовой оркестр у входа выдувает трескучие фанфары; господа из комитета по организации приема, щелкнув каблуками, выпрямляют спины: председатель прибыл, шепчут в переднем ряду; да к тому же со всей семьей.

Вот наконец и он. Румковский. Молча, с сосредоточенным видом шествует он, глядя в пол, словно самое важное для него сейчас — не перепутать ноги. Жена, госпожа Регина Румковская, идет, как всегда, с судорожной улыбкой на губах, взяв мужа под руку. И сын тоже здесь! Внезапно по обе стороны следования кортежа образуется свободное пространство шириной в вытянутую руку, и все видят, что приемный сын стоит бледный и угрюмый среди людей в костюмах, одетый в нелепый детский костюмчик: пиджачок с широкими шелковыми лацканами и парчовую рубашку с жабо, как в восемнадцатом веке. Мальчик, похоже, единственный из всех держится естественно. Он равнодушно глазеет на гирлянды на потолке, суя в рот одну за другой конфеты из кулька, который вложил ему в руку председатель или какой-то подлиза-служащий.

Тут многие замечают неладное: господин презес нетвердо держится на ногах, пытается нащупать несуществующую стену. Кое-кто даже высказывается прямо:

— Да он, похоже, малость под мухой?

Но уже поздно. Латунные инструменты протрубили фанфары, и Румковский взобрался на сцену и приступил к награждению, хотя медалей еще нет, — а награждаемых и подавно. В эту минуту пара крепких девичьих рук подает приготовленный поднос. Медали лежат как рыбы, ленты развернуты в одну сторону. Дора Фукс, явно обеспокоенная непредсказуемостью председателя, сует ему лист бумаги и сначала показывает на текст, а потом на шеренгу людей в костюмах или униформе — у всех на рукавах повязки с буквой «W», — которые стоят навытяжку с выжидательными улыбками на ведущей к фойе лестнице. Они — награждаемые.

Председатель кивает, словно только что их заметил.

— Господа, — произносит он невнятно, будто у него каша во рту. (Госпожа Фукс шикает на публику.) — Дамы и господа, братья и сестры! Всем вам известна прекрасная новость: из 87 615 остающихся в гетто евреев сегодня не менее 75 650 полностью заняты на производстве, это ОГРОООООМНЫЙ ВКЛАД!

Нас стало меньше, НО МЫ СПОЛНА ВЫПОЛНЯЕМ НАШУ РАБОТУ.

Те, кто придет после нас — наши дети и внуки (которые выживут!), будут по праву испытывать гордость за тех, кто своим тяжким самоотверженным трудом дал им — дал всем нам — право продолжать существование.

Я бы сказал, что этих людей им следует поблагодарить за саму жизнь.

— Господа, — снова говорит он и поворачивается к людям, ждущим на лестнице. При этом у него на лице такое выражение, словно он, к своей досаде, забыл слова. Девушка с медалями истолковывает эту заминку в том смысле, что она должна сделать еще шаг вперед. В публике поднимается нетерпеливый гул, который прерывают трубачи — они не могут удержаться и исторгают из инструментов длинный, протяжный, падающий звук, плывущий над человеческим морем. Словно подстегнутый звуками латунных инструментов, председатель внезапно начинает скандировать: