Стив Сем-Сандберг - Отдайте мне ваших детей!

К тому же настройщик привык к ограниченным пространствам.

С тех пор как он впервые ступил на землю гетто, он почти не вырос и все еще мог при необходимости войти в рояль. Однажды утром он появился в Доме культуры. Пинкас-Фальшивомонетчик стоял на стремянке и рисовал кучевые облака на бесконечно синем кулисном небе, когда настройщик вышел на сцену со своими изорванными мешками с рабочими инструментами и своим к тому времени не менее потертым вопросом; Пинкас даже не подумал вынуть карандаши изо рта, чтобы ответить, а просто указал на большой концертный рояль дирижера Байгльмана; и словно зверь, который наконец нашел убежище, настройщик открыл крышку и забрался внутрь.

Потом он пытался быть полезным где мог. Он выносил инструмент госпожи Ротштат во время ее сольных выступлений и помогал близнецам Шум со сценическими костюмами. Он надрезал билеты, провожал важных сановников к специально оставленным для них возле сцены местам, вытряхивал пепельницы и беседовал в фойе с задержавшимися гостями.

Но потом случилась di groise shpere, и когда музыканты и актеры в начале октября встретились снова, от оркестра осталось чуть более половины, детского хора больше не существовало, а из сценических рабочих уцелели только господин Давидович и его помощник, маленький неповоротливый Герцль (вечный объект нападок). Было объявлено, что отныне в Доме культуры будут происходить только раздачи наград и подобные серьезные мероприятия, а не скандальные ревю. Байгльман готовился распустить оркестр. Да и музыканты слишком устали, измучились от голода и болезней и не могли даже думать о том, чтобы продолжить выступать.

Но настройщик отказался сдаваться. Если рабочие больше не могут ходить в театр, сказал он, почему бы театру не прийти к ним?

Хотя детских домов в гетто больше не было, Роза Смоленская сохранила свое место в отделе социальной службы и здравоохранения. Каждый день она сидела в укромном уголке секретариата госпожи Волк, на Дворской, и фиксировала запросы на молокозаменитель для беременных или на дополнительные пайки для туберкулезных больных. И продолжала учить языку, счету и еврейской истории детей высокопоставленных чиновников; занятия проходили на нескольких специально выбранных фабриках. Она собирала своих учеников там, где удавалось найти место, — в пыльных складских помещениях или в каком-нибудь чулане, которые директор отдавал в ее распоряжение; занятие могло прерваться в любой момент — когда загудит фабричная сирена или поступит дополнительный заказ и надо будет мобилизовать всю доступную рабочую силу.

Однако бывали и более приятные поводы для перерыва. Однажды во время обеда в фабричные ворота въехала театральная телега и торжественно остановилась перед будкой часового, где обычно обретались надсмотрщики с бригадирами.

Само собой, за время «гастроли» удавалось представить лишь несколько номеров из репертуара «Гетто-ревю», однако артисты перемежали plotki музыкальными номерами.

Госпожа Гарель спела песню про Береле и Брайнделе, господин Гельброт аккомпанировал ей на скрипке. На свежем воздухе скрипка звучала ломко и пронзительно, словно кто-то водил пальцем по стеклу. Лучше стало, когда вся труппа запела «Цип, ципельсе», к которой господин Байгльман написал новые куплеты; в них говорилось о госпоже Раздатчице — pani Wydzielaczce. Личность известная! Это же та толстая тетка с подозрительным взглядом, которая стоит за прилавком на втором этаже и наливает им суп: осторожным движением с самой поверхности — тем, кому не доверяет, и зачерпывая поглубже чудесным движением половника — тем, кто по какой-то причине заслужил ее уважение. Публика, глубоко тронутая тем, что стала частью спектакля заезжей театральной труппы, подхватила песенку; двести женщин в платках разом:

«Pani vidzelatske: Ich main nisht kain GELECHTER

— A bisele tifer, A bisele GEDECKTER». [23] Госпожа Раздатчица, это же не ШУТКА: Наливай до краев, наливай ВСЕ ВРЕМЯ. —

ударили и застучали ложками по мискам так, что комиссионер Стех зажал уши и попросил главного мастера дать гудок, чтобы прекратить шум.

Роза Смоленская сразу узнала настройщика. Когда она видела его в последний раз, он сидел на стремянке и управлялся со звонком возле кухни Зеленого дома. Теперь он в той же позе сидел на бортике Байгльмановой театральной телеги, балансируя, как муха на краю стеклянной банки.

Когда представление окончилось и господин Гельброт собрал в скрипичный футляр несколько монет и корок хлеба, настройщик спрыгнул с бортика и решительно направился к Розе. Он собирался кое о чем рассказать. «Кое-что» касалось рояля из Зеленого дома. Который, он мог бы добавить, еще жив и в хорошем состоянии. Проблема в том, что теперь до инструмента было не добраться — дом переделали в Erholungsheim. И не для каких-нибудь детей презеса, а для людей самого господина Гертлера, которые пели и орали во всю глотку ночи напролет, не умея играть на фортепиано. Как он подойдет к роялю, если в доме полно зондеровцев? А?

Едва он выговорил слово «зондер», как вся толпа зрителей вскочила, словно ее подбросило ударной волной, и самые младшие из рабочих завопили:

— Loif, loif! — der Zonderman kimt!!!

Двое бригадиров, сидевших в будке, обнаружили опасность и выскочили в одних развевающихся рубахах. «Кшш! Кшш!» — кричали они, словно женщины были курами и именно так их можно было загнать назад, на рабочие места.

Явившимся из гетто отрядом зондеровцев командовал длинный тощий юноша, одетый в немного запачканный костюм в тонкую полоску, который был ему велик размера на два. Лицо под фуражкой чистое и бледное, каждая косточка, каждый мускул видны — от линии волос до длинного острого подбородка.

— Dokumente! — рявкнул он Гельброту, который вцепился в скрипичный футляр так, словно футляр был спасательным жилетом или младенцем, которого надо было отстоять любой ценой.

Кое-кто в публике удивился тому, что еврейский politzajt настойчиво обращается к членам труппы по-немецки. Но не Роза Смоленская. С того раннего субботнего утра, когда братья Кольманы из Кельнской колонии явились к дверям Зеленого дома, неся висевшего между ними господина Замстага, она всегда говорила с самым старшим и, наверное, самым трудным в Зеленом доме мальчиком только по-немецки. Она знала, что Замстаг потом выучился притворяться и по-польски, и на идише. Притворяться было верное слово. Точно так же он сейчас притворялся, что говорит с господином Гельбротом по-немецки. Его слова звучали в точности как напыщенные начальственные команды по-немецки, в которые он вставлял слова польские или из идиша — на таком языке говорили dygnitarzy, когда корчили из себя важных персон. Но Розу ему обмануть не удалось.