Сири Хустведт - Что я любил

Марк время от времени дает о себе знать, но потом снова пропадает. Из оставленных отцом денег он заплатил за обучение в Колледже изобразительных искусств и приятно удивил Люсиль и Вайолет, следившую за его образовательной эпопеей из Парижа, своей успеваемостью за первый семестр. Результаты пришли по почте, сплошные "хорошо" и "отлично", однако, когда Люсиль через некоторое время позвонила в канцелярию, чтобы уточнить какую-то мелочь, ей сообщили, что такой студент у них не числится. Оказалось, что еще в начале учебного года Марк отучился полторы недели, а потом забрал деньги и уехал куда-то с девицей по имени Микки. Возврат денег был произведен на его имя. Аттестация за первый семестр оказалась ловкой компьютерной "липой". Весной того же года он снова написал заявление о приеме, внес плату за обучение, но потом забрал деньги и опять куда-то пропал. Время от времени он звонит Люсиль то из Нового Орлеана, то из Калифорнии, то из Мичигана, но где он на самом деле, никто толком не знает. Тини Голд, которой сейчас двадцать два, ежегодно присылает мне открытки на Рождество. Она теперь студентка Технологического института моды. Так вот, как-то она мне написала, что один ее приятель мельком видел Марка в Нью-Йорке — он якобы выходил из музыкального магазина с мешком дисков, однако приятель мог и обознаться.

У меня нет желания ни встречаться с Марком, ни разговаривать с ним, однако это не означает, что я сумел от него освободиться. По ночам, когда относительная тишина в доме словно бы акцентирует каждый звук, мои нервы расходятся, и я слепну в темноте от беспомощности. Я слышу его шаги за дверью в коридоре, слышу, как он поднимается по пожарной лестнице, как ходит по комнате Мэта, хотя прекрасно понимаю, что на самом деле его там нет. Иногда он встает у меня перед глазами, это отчасти воспоминания, отчасти игра воображения. Я вижу, как Билл держит его на руках, вижу маленькую головку, прильнувшую к отцовской груди. Я вижу, как Вайолет закутывает его в полотенце после купания и целует в шейку. Вижу, как вдвоем с Мэтом они идут, обняв друг друга за плечи, через луг вермонтской усадьбы, чтобы поиграть в лесу. Вижу, как Марк заматывает изолентой коробку из-под сигар; вижу, как он яростно давит на клаксон, изображая Харпо Маркса; вижу его в коридоре гостиницы, он стоит и смотрит, как Тедди Джайлз с размаху бьет меня затылком о стену.

Ласло сообщил мне, что из Джайлза получился образцовый заключенный. Поначалу, правда, опасались, как бы в тюрьме его не убили, поскольку преступление, в котором он обвинялся, вряд ли могло встретить одобрение со стороны сокамерников, но потом оказалось, что он со всеми замечательно ладит, особенно с надзирателями. Вскоре после ареста Джайлза в "Нью-Йоркере" появилась посвященная ему статья. Автор не захотел даром есть свой хлеб и поработал на совесть, так что некоторые загадки оказались разгаданными. Как выяснилось, Тедди Джайлз, нареченный при крещении Алланом Джонсоном, провел свое детство в благополучном пригороде Кливленда. Его отец, бухгалтер по профессии, бросил жену, когда мальчику было полтора года, и переехал во Флориду, но бывшей семье продолжал помогать. По рассказам одной из теток Джайлза, его мать, миссис Джонсон, страдала тяжелой формой депрессии и после отъезда мужа была вынуждена месяц провести в больнице. Мальчика отдали на воспитание бабушке, и большую часть детства он так и жил, то у матери, то по разным родственникам. В четырнадцать лет вылетел из школы и начал бродяжничать. После этого след Аллана Джонсона теряется. Автору так и не удалось узнать, чем же он занимался до тех пор, пока не вынырнул в Нью — Йорке под именем Тедди Джайлз. Далее в статье шел обычный набор рассуждений о жестокости, порнографии и американской культуре. Автор касался уродливой сути работ Джайлза, его короткого, но нашумевшего взлета на гребень художественной популярности, подводных камней цензуры и того, что все это суета сует. Написано было хорошо и точно, но вместе с тем я постоянно ловил себя на мысли, что автор ясно представляет себе, чего ждет от него читатель, а посему все эти гладкие фразы и общие места никого не смогут возмутить. На одной из страниц статьи был снимок семилетнего Аллана Джонсона — обычный фотопортрет, сделанный в начальной школе, чудовищный по качеству, с нарисованными на заднем плане облаками. Забавный такой мальчуган, светленький, с торчащими ушами.

Во второй половине дня ко мне приходит Ласло, и мы работаем. То, что я вижу плохо, он видит хорошо, так что вдвоем нам многое по плечу. Я щедро плачу ему за работу, и, по-моему, он почти всегда занимается ею с удовольствием. Кроме того, три раза в неделю, по вечерам, он приходит ко мне просто так, почитать вслух. Если Пинки удается договориться с няней, она приходит вместе с мужем и тоже слушает, но чаще всего под чтение просто засыпает на диване в гостиной. Уиллу, которого также зовут Вилли, Крошка Вилли-Винки или просто Кроха, в прошлом месяце исполнилось два с половиной года. Отпрыск Финкельмана — сущий дьявол по части беганья, прыганья и карабканья по вертикальной стене. Когда родители приводят его с визитом, он виснет на мне, словно я его персональный турник или спортивный снаряд. На моем старческом теле не остается ни единого квадратного сантиметра, по которому бы он не походил ногами. Но мне ужасно нравится этот маленький рыжеволосый дервиш, и порой, когда он ползает по мне, елозя руками по моему лицу и волосам, я чувствую идущие от его пальчиков слабые токи и невольно гадаю, не передались ли сыну исключительная восприимчивость и интуиция отца.

Уилл, разумеется, не готов пока весь вечер внимать "Человеку без свойств" Музиля, который папа вот уже больше двух месяцев читает дяде Лео вслух. Для столь немногословного человека Ласло оказался на диво хорошим чтецом. Он с большим вниманием относится к знакам препинания и почти не спотыкается на словах. Время от времени, прочитав какой-нибудь абзац, он на мгновение замолкает, а потом издает характерный звук, похожий на фырканье, поднимающееся из горла по носоглотке. Я про себя называю это "финкельманическим смехом" и всякий раз жду его с нетерпением, поскольку, сопоставив фырканье с прочитанным предложением, получаю возможность проникнуть в закрома глубинного юмора, наличие которого у Ласло я всегда подозревал. Юмор у него сухой, сдержанный, зачастую довольно черный, очень подходящий к Музилю. В свои тридцать пять Ласло уже немолод. При этом у меня нет ощущения, что он изменился внешне, хотя, быть может, виной тому непременные очки, волосы дыбом и штаны неоновых расцветок, а может, я просто плохо вижу. Теперь у него есть свой агент по продажам, но продаж так мало, что вряд ли агент процветает. Ласло по — прежнему занимается своими проволочными фигурками, напоминающими металлический конструктор, но теперь они держат в руках крошечные предметы или плакатики с цитатами. Я убежден, что, читая Музиля, он тоже выискивает подходящие афоризмы. Подобно своему наставнику Биллу Векслеру, Ласло по натуре стремится к чистоте, ему близка аскеза, но он представитель иного поколения. Его все замечающие глаза видели слишком много взлетов и падений в среде художественной богемы Нью-Йорка и слишком много тщеславия, продажности, жестокости и податливости, чтобы сохранить юношескую свежесть восприятия. Так что, когда он говорит о выставках, в его голосе нет-нет да и прорывается цинизм.