Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

Когда возвратилась к костру, профессор снимал с треножника шипящую сковороду. На предложение позавтракать девушка помотала головой – проглотив слюнки. От запаха яичницы, жареной ветчины можно было взбеситься. Лонгин Антонович положил часть яичницы с ветчиной на ломоть хлеба, поднёс ко рту девушки – рот открылся...

Они пили ароматный чай. Профессор влил ей в кружку маленькую порцию ликёра, раза в два поболе уделил себе.

– А улов-то наш – два окуня, лещишка и тринадцать ершей!

Алик подула на чай, отхлебнула и спросила:

– Это много или мало?

– Ну... для такого рыболова, как я, довольно умелого... мало, конечно. Но на даче щука замороженная на кило триста. Уха будет превосходная на четверых.

«На четверых», – повторилось в уме Алика. Она с прищуром смотрела в чай, злясь: он прочитал то, что у неё на лице.

Всю дорогу до дачи она переживала: Виктор, может быть, запил и никуда не поехал... Будет скандал с профессором. Какую снова придётся переносить нервотрёпку... Только бы стычка не довела до милиции! до последующего…

Вездеход лихо проскочил в ворота дачи. На прежнем месте перед домом стояла старая знакомая – чёрная «волга» с несущимся оленем на радиаторе. В мысли, что Енбаева напрасно прождала жениха, Алик выпрыгнула из «уазика». Профессор подошёл к ней, взглянул на часы:

– Третий час. Мы опоздали.

Она смотрела не понимая. Он потянул носом воздух:

– Берёзовые дрова! – и взял её под руку. Она подчинилась в страхе неизвестности... чего бы она не дала, чтобы неизвестность не была условной.

Они обогнули дом, её взгляд скользнул по участку: кочаны капусты, грядки зелёного лука. Дорожка убегала к кустам крыжовника, за ними возвышалось обшитое досками строение с белёной трубой, из которой выпархивал беловато-смуглый дымок.

– Баньку топят. – Лонгин Антонович взял девушку под руку, повлёк по дорожке, в пяти шагах от бани она стала упираться, остановилась. Он оставил её, тихо ступил в сенцы и, не закрыв дверь, возвратился. Алик уловила женский голос, ей казалось, она слышит сладострастное постанывание.

Профессор стоял перед нею – торжественный, ироничный.

– Помните, в день нашего знакомства я сказал, что осмысленная повседневность – война! – вскинув руку, он большим пальцем указал за спину на баню. – Извольте осмыслить факт повседневности.

Она наотмашь влепила ему пощёчину, несколько секунд смотрела на него, склонив набок голову, словно бы изучая, потом повернулась, побежала в дом. Над Виктором повисло остриё меча: то, что малый так поторопился привезти Енбаеву – спозаранок помчался за ней! – обливало кровью сердце Алика, которая счастливо захохотала бы, загорись сейчас баня. Она готова была крикнуть профессору: ей плевать на всё! пусть он выдаёт убийцу. Она собрала свои вещи, закрыв дверь комнаты, переоделась. В распахнутую фортку проникал запах дымка. Выскочив на крыльцо, увидев Лонгина Антоновича около «волги», сказала со звенящей злостью:

– Я домой!

Представился Виктор ночью на этой даче. Профессор увёз её, и парень не сомкнул глаз… «Ему так и виделось, как старый негодяй ебёт меня, – с болезненным удовольствием мысленно произнесла она матерное слово. – Он не мог не рисовать себе, как мы ебёмся! До чего, должно быть, разыгралось его воображение». Она думала: парню досталось – мало не покажется, – и как было ему не помчаться чуть свет за Енбаевой? Вывод был неприятен, и Алик старалась больше думать о том, как малый помучился и помучается ещё… Она открыла заднюю дверцу «волги», со вздохом села. Профессор, усевшись за руль, сказал:

– Мы едем к нам.

Девушка не отвечала. «К нам». Он включил зажигание.

Раздавался ровный шум мотора, спидометр отсчитывал километры, молчание в машине не нарушалось. Лонгин Антонович за рулём поднимал глаза к зеркалу – девушка на заднем сиденье демонстративно смотрела в окно вправо или влево. День разгулялся солнечный, тёплый. Голуби, галки садились на поле, стаи воробьёв, случалось, летели вровень с машиной, похожие на брошенную меняющую очертания сеть. Притормозив на перекрёстке, профессор повернул голову к Алику, пристально взглянул ей в глаза – она вдруг сильно смутилась, опустила их. Его настроение явно поднялось.

Она стала поглядывать в зеркало на его лицо, ожидая, что он заговорит – такой словоохотливый обычно. Но он молчал, похожий на творческого человека, который собрался осмотреть свою новую работу и не хочет преждевременно распространяться о ней.

Алик мысленно приговорила его к беспощадному унижению. «Будет повод – о, как я уколю тебя, старый потаскун!» – смаковала она мысль, подбирая слова, которые ещё никогда вслух не произносила.

Вот и знакомый переулок; листва деревьев, у которых остановилась машина, была густа, как и в первый приезд девушки, но теперь тронута желтизной. Алик в злой грусти от сравнения того часа с теперешним засмотрелась на внушительное здание с барельефом над парадным и не успела, как собиралась, выйти и избежать галантности Лонгина Антоновича, который не замедлил открыть ей дверцу. «Спокойно привёз меня ебать», – мысленно произнеслось в упрямой тяге к цинизму. И подумалось: «Даже самая высоконравственная особа сейчас была бы за то, чтобы дать, а поскольку я, как ни крути, таила испорченность, мне и подавно остаётся лишь пуститься в разврат».

Она шла за профессором к дому, чуть приотстав, зная: в парадном он захочет пропустить её вперёд, чтобы, когда она будет подниматься по лестнице, любоваться её попкой в тесных брюках. Он обернулся, шагнул в сторону, освобождая ей путь, она искоса с презрением взглянула на него и остановилась. Он беззаботно улыбнулся, словно сказав: «Да ещё насмотрюсь!» – и стал не спеша подниматься по ступеням.

Она следовала за ним – «ведёт ебать» – и видела себя и его со стороны, словно бы чувствуя, как от них веет бесстыдством; представляла грязненькое любопытство, с каким сейчас впивались бы в них глазами Дэн, Данков или Гаплов. В каких романтических предположениях всходила она по этой лестнице в прошлый раз, как было волнующе интересно!.. Алик ни за что не призналась бы себе, что интерес, хотя и иного рода, тлеет в ней и теперь. Она молила на голову старика наказания позором, но вместе с тем само её существо чуждалось отвращения и пустоты.

Отпирая дверь квартиры, он хотел встретиться с ней взглядом – Алик встала к нему боком, словно вовсе не замечая его. Вошли в коридор, он открыл дверь в комнату, в которую она не заглядывала в её прошлый приезд, это была спальня, судя по просторной кровати со спинками карельской берёзы. Над изголовьем висела написанная маслом картина: вышедшую на берег из воды нагую купальщицу, изображённую вполоборота к публике, уводил в лес козлоногий сатир. У купальщицы был сдобный зад, она через плечо глядела на публику с напускным наивно-растерянным выражением.