Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

Приехал военный комендант, которого городской голова, сияя, повёл к почётному месту. Лонгин сел за стол рядом с Усвяцовыми. Гостями были в основном служащие городского управления (13), переводчики комендатуры, отличившиеся в стычках с партизанами полицейские, несколько врачей, учителя. Начальник полиции Олег Ретнёв, уроженец близлежащей деревни, бывший старший лейтенант РККА, загодя прислал глухарей, которых подали на стол начинёнными шпиком, тушёнными в красном вине. Французское вино, благодаря связям среди немцев, достал Лонгин.

Василий Иванович, не знавший немецкого, обратился к коменданту по-русски:

– Прошу отведать кушанье русских помещиков.

Гость выслушал переводчика и кивнул. Он был в отличном расположении духа. Немцы считали нужным поощрять религиозность у русских, и, благодаря православному календарю, комендант мог отпраздновать русское Рождество, проведя своё дома в Германии. Он заметил, что собравшиеся держатся слишком чинно, и решил пошутить:

– А какую еду любили царские министры?

Лонгин вонзил вилку в мясо, улыбнулся и соврал:

– Тетерева на Рождество всегда подавали Екатерине Великой!

Комендант как истый немец восхищался Екатериной и предложил тост в её память. Найзель, попросив позволения, добавил:

– За русскую императрицу, которая о немецких колонистах заботилась так, как ни один государь не заботился о своих подданных! А для России она сделала столько, что о её правлении в истории осталось свидетельство: «Золотой век Екатерины».

Зазвенели рюмки, застольем овладело оживление. Среди гостей были две любовницы Лонгина: Беттина и сотрудница городского управления Клара – русская, родившаяся в Эстонии в семье эмигрантов. Обе переглянулись с молодым человеком, но он чувствовал одно: слева, отделённая отцом Георгием, сидит Ксения. Отчётливо представлялось, сладко будоража, как он упоительно целует её в свежие губы, обхватывая руками, осязает юное тело, а она в проснувшемся волнении роняет ласковые обжигающие слова...

Гости становились шумливее, раздалось:

– Пора танцевать!

Женщины чувствовали на себе обострившееся внимание мужчин. От некоторых счастливиц пахло дорогими духами. Все были хорошо одеты: ездили одеваться в Ригу, которая прославилась сравнительно богатыми, по военным меркам, магазинами. Лонгин, чтобы не оказаться невежей, потанцевал и с Беттиной и с Кларой.

И пригласил на вальс Ксению. Спросил, как ей живётся в Пскове. Она сказала, что начала заниматься в художественной школе при Православной миссии. Вероятно, скоро в кремле будет организован литературный кружок, она станет посещать его. В Белграде Ксения загорелась движением русских скаутов и намерена, если удастся, здесь распространить скаутскую программу.

Лонгин горячо прошептал, что всё это ему в высшей степени интересно, и он хотел бы с нею дружить. Так и шепнул: «дружить...»

– А вы... хотели бы?

Ксения подняла глаза и спокойно, без тени кокетства, произнесла:

– Да.

Потом с нею танцевал Олег Ретнёв, за ним – переводчик коменданта, другие мужчины. Выпивший лишку Лонгин ревновал её даже к Василию Ивановичу, который пригласил девушку со словами:

– Уж уважьте старика, я не запыхаюсь.

Когда настала пора расходиться, Найзель уговорил её сыграть напоследок. Она заиграла что-то чарующе-плавное – Лонгин ел её глазами, облокотясь на рояль.

Спустя пару дней вечером он заглянул к Усвяцовым и пригласил Ксению на прогулку. Под их ногами хрустел снег, воздух был сух и разрежен от мороза, над трубами лёгкие дымные столбики вытянулись в небо. Солнце ещё не закатилось, крест над церковью посверкивал золотом, купол скрывали леса: велись реставрационные работы. Двери храма были открыты, шла служба. Ксения набожно перекрестилась. Лонгин, собранно-степенный в эти мгновения, последовал её примеру. Она вдруг произнесла:

– Почему вы ничего не сказали, когда немец расхваливал немку, русскую царицу, за то, что она больше всего заботилась о немцах?

Он, подумав, ласково-спокойно ответил:

– А что тут возразишь? Уже то хорошо, что немцы, стараясь для себя, и о нас не забывают. Эту церковь они открыли (14). При Советах, знаете, что тут было? Контора по приёму утильсырья, склад.

Лонгин окинул девушку взглядом:

– На вас хорошенькая шапочка, перчатки тоже вязаные. Козий пух? Купили на здешнем рынке – понятно. А при Советах – если б кто-то из купленной им шерсти связал такие шапочку и перчатки и рискнул вынести на рынок – попал бы в тюрьму.

Ксения сосредоточенно сунула носок сапожка в сугроб, словно делая что-то очень нужное:

– За всё это мы должны немцев благодарить? – спросила с напором.

Он рассмеялся:

– Ну, не ругать же...

Она вдруг понеслась от него – длинноногая, спортивная – свернула с расчищенного тротуара в переулок, на тропу, что вилась между сугробами, он стремглав летел за ней в чувственном экстазе. Они промчались по откосу мимо стены кремля, и внизу, под обросшими инеем деревьями, он обогнал её и загородил путь. Она резко встала – выросшая из своей овечьей шубки, что гораздо короче тёмной шерстяной юбки. Девочка лишь чуть-чуть запыхалась от бешеного бега, но каким огнём пылали пухлые щёки.

– Не останавливайте меня! Вы – не русский патриот.

Она попыталась обойти его, их ноги проваливались в глубокий снег. Изобразив горечь обиды, он глухо выговорил:

– Мы едва знакомы, а вы так оскорбили меня...

Её рука поднялась, почти коснулась его локтя – опустилась.

– Но ведь я сказала правду! Или...

Он как мог старался выразить лицом непереносимую душевную боль, потом напустил на себя мрачность, заговорил как бы в жестоком волнении:

– Судите сами, кто я. Я ненавижу Гитлера, Сталина, большевиков, мародёров и всех тех, кто убивает беззащитных, кто убивает львов, слонов... я ненавижу зло!

– А будущее России – добро? Правда?

Он с важностью, с жаром убеждённости произнёс:

– Вне всяких сомнений!

Девочка обеими руками погладила его руки ниже локтей.

– Однако вы меня очень обидели. – Он убито опустил голову, шагнул в сторону.

Она стояла молча; медленно, понуро пошла. Лонгин сделал шаг следом – услышала, обернулась. У её рта мелькал парок, меж тугих губ белели ровные несколько крупноватые зубы. Любуясь ею, он взял её за плечи и коснулся влажных губ быстрым жгучим поцелуем. Невыразимо хотелось поцеловать её не так – поцеловать с замиранием, длительно: лаская языком её язык... Кое-как удержал себя.

Пора поворачивать назад. Возвращаясь, они поднялись на откос, она просунула руку под его локоть:

– Вы мне не доверяете? – и еле заметно прижалась к нему.

Он чувствовал: она ждёт настоящего поцелуя – такого, о каких слышала от старших подруг. И, как если бы их мысли были совсем об ином, сказал: