Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

– Тссс! В первую прогулку я не имею права называть пароль…

До самого её дома он шутил, показывая, что, приоткрыв завесу над тайной, нарочито обращается с нею как с маленькой, а она притворно возмущалась, наслаждаясь тем, как это ему нравится.

На улице, перед тем как с Аликом войти в гостиницу, Лонгин Антонович негромко сказал:

– Пожалуйста, не забывай о жучках.

Он объяснил, что в гостиницах, куда простых смертных не пускают, установлены подслушивающие устройства. Постояльцами бывают люди, облечённые доверием, а таких как раз и проверяют. До Алика что-то подобное уже доходило, она не страдала беззаботностью и приказала себе следить за каждым своим словом.

Они поднялись в номер, профессор медленно обвёл его взглядом и, чётко выговаривая слова, спросил жену о её впечатлениях от Пскова. Она посмотрела на него понимающе и ответила кратко:

– Понравился.

– Но рынок, наверно, бедноват, – сказал муж с натуральной миной, перевоплотившись в человека, занятого рыночными ценами.

– Я не была на рынке, – сказала сухо.

– А мне было бы интересно. Баранина наверняка по три пятьдесят килограмм, а её госцена – девяносто копеек. Но попробуй-ка найди в магазине!

«Это он передо мной выпендривается, – подумала Алик, со злостью говоря мужу мысленно: мне плевать, что ты нарвёшься на неприятности, но начнётся с тебя, а кончиться может Виктором».

– Если бы не рынок, на одних макаронах сидели бы! – возмущался профессор.

Она умоляюще прижала палец к губам.

– Сейчас, сейчас, – обронил он, проходя в ванную.

Пустив воду сильной струёй, поманил жену. Она знала из литературы, что шум воды мешает подслушиванию, и пошла к нему, он стал её раздевать. Она едва не фыркнула, как разъярённая кошка, он прошептал:

– Шум борьбы возбудит излишнее любопытство… – и снял с себя брюки, за ними последовала рубашка.

Ей вдруг показалось, что он не вполне здоров. Какой-то чересчур спокойный обнажившийся Лонгин Антонович шагнул из ванной:

– Я подожду, когда ты помоешься… Хотел тебе сказать о…

Она подскочила к нему, закрыла его рот рукой, прошептала ему в самое ухо:

– Не надо играть! – потом громко сказала: – Ты не помыл ванну.

Он стал мыть ванну, в дно била струёй вода, убегая в сливное отверстие, профессор тихо говорил:

– Как принято в хорошем обществе, расстанемся друзьями. Я расскажу тебе всё о себе.

У него стресс, думала она, только бы его не понесло под гору. Он продолжал драить ванну мочалкой с куском мыла.

– Если он подойдёт тебе, я буду вам помогать, – Лонгин Антонович распрямился, повернулся к Алику. – Всё, что в моих силах, только чтобы у тебя было счастье.

– Будет! – порыв поднял её на цыпочки, в радостных глазах бесились искорки.

– Пусть ты ошибаешься – даже ради твоей ошибки, ради мелкой прихоти я сделаю, что сказал. Лишь бы у тебя оставалось тёплое отношение ко мне… – при этих словах он опустил взгляд на свой торчащий фаллос.

Ей подумалось: какой драматург передал бы всю полноту содержания этой сцены?

– Иначе я сдамся, – произнёс профессор, – и его прихвачу с собой!

Она резко мотнула головой, лицо исказила гримаса, на его предплечье упала её слеза.

– Нет-нет-нет! – вырывался шёпот из её полуоткрытого рта. – Только не это!

Он оголил её и спокойно промолвил:

– Зачем лицемерить? Прикажи: влупи мне!

Ей захотелось сжать рукой его оружие, сдавить изо всей силы. О, если бы оно было кованым из железа… представилось – он вынимает его из огня, и по нему, делая его круглее, бьют множество тяжёленьких молоточков. Если бы оно было из железа, какую она испытала бы боль! И пусть!

– Влупи мне!

Он вдруг бесцеремонно запустил руку ей между ног, охватил пятернёй сладкоежку – Алик непроизвольно ахнула. Едва не подгоняя его, дала повернуть себя, наклонить над ванной, упёрла ладони в её дно, ягодицы трепетали, переживания переполняла некая изысканность, как если бы она прокралась в чащобу к первобытному мужчине-зверю и тот, похожий на зубра, сзади щекочуще прикасался к ней, чтобы внезапно вызвать взрыв влупки. Она резко сдала задом навстречу, яро со стоном насаживаясь на лом. Вкусив медку, вздыбила зад, встречая новый наскок.

Сгибая ноги в коленях, он махал-махал низом туловища, она сочно вбирала, в тесноте бега они несли друг друга выше и выше, вдосталь потчевали, и в пике жадности он сжал руками её груди.

Сидела на кровати, накрывшись простынёй, умиротворённая, вяло досадуя на себя. Ничего, пусть у неё произойдёт с Виктором, и она сумеет дать Лонгину почувствовать: с ним ей неприятно.

Он принимал душ. Потом по телефону заказал в ресторане обед с венгерским вином «Бычья кровь». Оба ели с аппетитом.

Когда такси доставило их в аэропорт, Алик по подсказке профессора позвонила Дульщикову. Уведомив его, что обстоятельства изменились и ей срочно нужно быть в другом месте, сообщила: возможно, в скором времени дело опять приведёт её в Псков. Она не жалела интонаций, щекотавших сердце мужчины. Лонгин Антонович слушал с явным (или показным?) удовольствием.

Пара, улетевшая в южноуральский город, выглядела вполне благополучной.

Морозным декабрём сорок первого обжёгшись под Москвой, немцы в феврале сорок второго заставили заглохнуть контрнаступление советских войск, под Вязьмой отрезали 33-ю армию, которая продвинулась наиболее далеко, командовавший ею генерал-лейтенант Ефремов застрелился. Ещё успешнее немцы действовали севернее Вязьмы, окружив 39-ю армию и часть 11-го кавалерийского корпуса. Доля окружённых вышла к своим, но число пленных превысило пятьдесят тысяч, а количество убитых и пропавших без вести – двадцать две тысячи.

Под Ленинградом противники держались в обороне. Фон Лееб считал, что в сентябре взял бы город, если бы фюрер не приказал ему перейти к блокаде. Гитлер продолжал пагубно вмешиваться в управление войсками, и для фельдмаршала это стало невыносимо. 16 января 1942 он подал заявление об отставке. Его сменил Георг фон Кюхлер. Не нацист, он, подобно предшественнику, выступал против истребления евреев и не сотрудничал с карателями СС (15).

Кюхлер считал нужным, по возможности, делать для населения что-либо полезное. Если гауляйтеры находили, что колхозы облегчают управление, и не спешили распускать их, то главнокомандующий группой армий «Север», поскольку Псковская область как особо важная в оперативном отношении, оставалась в ведении военных, уже весной 1942 приказал упразднить колхозы. Земля была передана в частное пользование крестьянам. Досталось работы землемерам, агрономам. Партизаны получили из Москвы указание убивать их (16). Олег Ретнёв, умевший развивать полезные связи, кое о чём узнавал вовремя, и несколько покушений удалось предотвратить.