Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

Девушка, сев так же, раскинула ляжки ещё шире, стала надвигаться на него, упираясь руками в разостланную шубу. Клара была рядом, и когда ноги Тоси оказались поверх ног Лонгина, протянула руки, помогая любовникам свести залупу и влажный входик. Сложность теперь была в том, чтобы вогнать ствол в лаз одновременным движением двоих: так, чтобы низы их туловищ прошли навстречу друг другу одинаковое расстояние.

Получилось – двое обменялись восхитительными зарядами возбуждения. Задав ритм, в лад сдвигали низы туловищ: когда они расходились, показывался скользкий черен – живая ось, – ронялась череда крупных капель смазки.

Смычка – ось, смычка – ось, смычка – ось… она блестела, надраиваемая зевом, особенное наслаждение доставляли обоюдность усилий, дружность одинаковых действий.

В это время Клара, развернувшись, показывала Лонгину вздыбленную попку, заячий хвостик, то и дело закидывая руку на жамбон и разминая его.

Лонгин, чувствуя, что вот-вот выплеснет, повалился на спину, схватив Тосю за талию, чтобы не сорвалась с тормоза: она несколько раз неистово подскочила – и его передёрнуло на венце сладострастного исступления. Завершила и она, осела на ещё стоящий: – Ох-хх! – заёрзала попкой по мокрому паху хозяина.

Потом Клара сделала ему, лежащему навзничь, массаж груди. Он вытянул в сторону правую ногу, Тося полулегла перед ней, поместила его ступню меж своих ляжек, он пальцами ноги теребил её лобок, развитый выступчик, осязал подошвой увлажнённость сладких губ, мягко, ритмично нажимал ступнёй. И у него набряк. Клара чмокнула уголок его рта, пальцами затеребила его сосок, а другой стала полизывать, покусывать. Рука хозяина сдавила ей шею, он ощупывал её тело и хотел было подмять, но девушка выскользнула из-под него. Ей нравилось, чтобы он брал её грубо и она могла бы сопротивляться. Побежала от него на четвереньках – он поймал её за щиколотку, рванул к себе и навалился:

– От меня не уйти… не-е-т!

Кусал ей плечо и меж лопаток, дёргал за волосы, нашёл руками её ноги и потянул в стороны, телом придавливая лежащую ничком:

– Распну-у-у!

Она закинула руку на его ягодицу, щипала – и он приподнял пах. Тут же она подняла попку:

– Глубжей!!!

Он всадил… Это был пролог, за которым последовали свои ходы и приёмы.

Ему стало невмоготу: то работа, то отдых взахлёб – а уже более трёх недель он не видел Ксению. Выкроил время, пошёл к Усвяцовым.

Татьяна Федосеевна выгоняла полотенцем мух в распахнутое окно и словно попросила у Лонгина снисхождения к немалой вине:

– Уф-ф, пекло-то, пекло какое!

Он совал горстями конфеты в карманы младших в семье: школьника Ильи и Ани лет четырёх.

Из устроенной в большой комнате молельной каморки вышел отец Георгий, он изнемог от жары, не решаясь снять глухой шерстяной подрясник. Промокнул лицо платком, указал на насупленного Илью:

– Спрашивает меня на днях: правда, что католические попы приказывали живых русских младенцев в костры кидать? Я ужаснулся: откуда ты взял эту клевету? Да, мол, мальчик здешний, со мной вместе учится, рассказывал: до войны про это в кино показывали...

Отец Георгий передал эпизод из кинокартины «Александр Невский», когда карикатурный посланник папы римского подал знак, и тевтонские рыцари с людоедской торжественностью подняли плачущих русских младенцев над костром, картинно уронили их в пламя.

– Веди, говорю моему, к мальчику! Приходим – и тот мне всё подтверждает про кино. А у нас – вот ведь привелось! – как раз загвоздка с тевтонами.

В Риге печатается литература для русских школ – учебники, составленные по дооктябрьским образцам. Партия учебников поступила в Православную миссию – и надзирающие за нею немцы поторопились прочесть о победе, одержанной Александром Невским над тевтонскими рыцарями. Не будет ли её описание воспитывать русский национализм, направленный против Германии?

Текст в учебнике сравнили с тем, что рассказал о кинокартине мальчик, которого скрупулёзно расспрашивали через переводчика. В итоге зондерфюрер объявил: рижские учебники нужны! В них нет вранья, и рыцарей там не мажут грязью.

Отец Георгий с приподнятостью заключил:

– Как привело-то к тому, что наша взяла!

Лонгин поддакнул, горячо ожидая, когда войдёт Ксения. Знал – прихорашивается, услышав о его приходе. Он представил, с какой задорной живостью она войдёт, – и она ворвалась в комнату, напуская на себя озабоченность, как если бы искала какую-то нужную ей вещь.

Они обменялись лаконичным «здравствуйте».

На Ксении – молочное в голубую клетку платьице, на стройной, по-детски тонкой шее – янтарные бусы: «заметил, нет?» – сверкнул её взгляд. Красивые волосы заплетены в две густые тяжёлые косы, оставляя на виду розоватые наивные мочки ушей.

Она старательно показывала ему: его визит – не такой уж и праздник. С занятым видом помогала матери, носила из кладовки соления. А для него наслаждение почти плотское – следить, как она ступает, поворачивается, склоняет голову, поднимает руку... Столь благородными кажутся все её движения.

Наконец, не утерпев, она бросила ему вполоборота:

– Ах, да! Я не забыла пароль, который вы с прошлого раза оставили.

– А ну-ка...

– «Рось»! Погодите! – требовательно топнула ножкой. – Я хочу сама и отзыв назвать. «Порыв»! А позапрошлые я тоже помню. Пароль: «Витязь»! Отзыв: «Дерзость»!

У них такая игра: уходя, он оставляет ей пароль и отзыв, чтобы проверить в следующий приход. Когда она назовёт их определённое число (оно известно лишь ему), они перейдут ко второму этапу: связи через «соколиное гнездо». Устроят потайной «почтовый ящик», куда будут класть записки друг для друга.

Делая вид, что у них роман в письмах, они на самом деле готовят освобождение России. Или делая вид, что готовят, поглощены романом?

Сели за стол, священник рассказал: в церкви подошедший к нему мужчина жаловался, что от немцев мало милости и кое-кто из деревенских подался в партизаны. Идут разговоры: они-де за правое дело бьются, а кто немцам служит – предатель. Верующего мучило: я служу, охраняю железную дорогу и на зарплату семью кормлю. Предатель я?

Отец Георгий поднял чашку с чаем и опять поставил на блюдце.

– Я стою и думаю, как ему полнее объяснить... Думать надо о Боге, говорю я ему. Священники у партизан есть? «Да что вы, батюшка?!» А крестики нательные они носят, молитвы читают, Евангелие признают? «Нет!» А вы? Я, говорит, ношу и молитву читаю два раза в день. Ну, говорю, и далее держитесь Бога – и не будете предателем. А он мне: немцам дорогу охранять – в своих, в русских партизан стрелять? Я на это: убивать – грех, но вы – на войне. Так и делайте, что положено. Кайтесь, молитесь чаще. А что они – свои... как же своими могут быть безбожники, что дерутся за безбожное дело?